Насколько художник может быть свободен в интерпретации исторических событий?
На прошлой неделе мы стали свидетелями жарких споров вокруг фильма Александра Устюгова "Служу Советскому Союзу". Авторы фильма предлагают свою трактовку событий Великой Отечественной войны. По сюжету уголовники и политзаключенные борются с фашистами после того, как начальство лагеря сбегает. Заключенные побеждают, а в колонию возвращаются сотрудники НКВД и расстреливают всех, кто участвовал в сопротивлении... Возникает вопрос: где, если речь идет об истории, границы творческой свободы автора? История постигается не только через учебники и академические книги. Доктора наук пишут диссертации, выпускают толстенные книги, вступают в дебаты, но история — это живое пространство, живой процесс. Без истории нет понимания настоящего. Обычные люди хотят узнать о каком-то факте не только объективно, дотошно, достоверно, но и понять, как устроена жизнь в стране, по каким принципам, по каким неведомым законам она живет.
А в России одна из функций культуры — скрыть знания о самих себе. Мы в том числе не знаем, какой у нас реальный ВВП, мы видим только гигантское воровство, которое требует фиктивных отчетов. Самый крупный художник у нас в стране — главный бухгалтер, сотни тысяч главных бухгалтеров, которые рисуют придуманную реальность по количеству автомобилей, кирпичей, зданий, метров, денег.
С другой стороны, ученые объединяются в разные партии. Одна партия считает, что Петр I, или Иван Грозный, или Сталин — выдающиеся деятели российской истории, другая так не считает и вспоминает о кровавости режимов. И эти две партии борются.
Но миллионы людей в нашей стране получают историю от художников, писателей, режиссеров, сценаристов, то есть получают ее интерпретированной. Они получают ее из сериала "Штрафбат", из фильма "Летят журавли", из фильмов "Телец", "Молох", "Солнце". Фантазии, художественный вымысел, контексты, подтексты, художественные системы трансформируют объективную реальность, и здесь возникает проблема достоверности.
В связи с событиями минувшей зимы мы снова хотим разобраться в том, что происходит сейчас и что нас ждет завтра именно через интерпретацию истории. И тогда начинаются информационные войны. Ветераны хотят дозированной правды, которая не должна ставить под сомнение Победу. У нас появляются комиссии по недопущению фальсификации истории, работающие под лозунгом: "Не допустим того, чтобы нам подробно объясняли, хорошо это или плохо — два года дружбы с гитлеровской Германией между 1939 и 1941 годами, той самой Германией, которая вероломно на нас напала. Не допустим объяснений, как могла советская, самая лучшая система помогать, снабжать зерном, лесом Германию, пока та воевала во Франции, Бельгии и Голландии. Мы об этом не говорим. Это тяжелые страницы".
22 июня — это не День Победы, это день вопросов. Как вообще такое могло произойти? Как можно было миллионы немецких солдат собрать у границ, а советское руководство оказалось к войне не готово?
В России есть очень много партий, которые боятся вопросов, потому что на них придется давать ответы. А эти ответы не всегда укладываются в прокрустово ложе советской мифологии. Мы, наследники советской мифологии, не укладываемся в рамки той неопределенности, которая была у нас в конце 80-х — начале 90-х годов. Мы ведь так ни о чем и не договорились: кто у нас Сталин — герой или тиран? И то и другое. Но так не бывает. Октябрьская революция — хорошо или плохо? Жертвы коллективизации и гражданской войны — кто они? Опять непонятно. Это серьезная проблема. Страна ее не решила, власть ее не решила, гражданское общество ее не решило. Естественно, художники в такой ситуации неопределенности вольны делать все, что хотят. Ведь никто ни о чем не договорился.
Мы — страна, где художник может делать, говорить и думать все, что он хочет. Поэтому у нас снимаются и такие фильмы, как "Жила-была одна баба" — правда о красноармейцах, и фильмы о подвигах и славе красноармейцев. И все это на одной студии, в одном кинотеатре, в одном флаконе, в одной голове молодого человека. Но страна с таким неопределенным прошлым (а значит, автоматически — с неопределенным будущим) имеет очень мало шансов на развитие.