Питер Гринуэй — об уловках Голливуда и будущем кинематографа

фото: Александр Корольков

Опытные обольстители знают, как правильная музыка решает исход свидания — так что Питер Гринуэй, самый именитый гость 34-го ММКФ, из пяти минут регламента (дело происходило на форуме копродукции Кинофонда) первую  потратил на прослушивание отрывка из Вивальди и лишь потом перешел к делу. Его новый фильм «Пища любви» — экранизация «Смерти в Венеции» Томаса Манна, половину из которой режиссер собирается снимать в Италии, половину — в России. С классиком кинематографа встретилась корреспондент «Известий».

— Спасибо вам за музыку!

— Вам понравилось? Я решил — раз уж мы тут ищем спонсорские деньги, нужно сделать хорошее шоу.

— Зачем вам российский продюсер?

— Затем, что я собираюсь снять в России 40% картины. И это очень разумно, если к русской натуре будет прилагаться и российское финансирование. Но вы знаете, деньги же никогда не приходят просто по щелчку. Для этого нужны реклама, хороший промоушн... Я хочу снимать в Санкт-Петербурге, мне хочется сравнить два больших города, которые построены на воде, — Венецию и Санкт-Петербург, сопоставить их, так сказать, ненастоящую реальность

— То есть?

— В Венеции какая-то искусственная атмосфера, а Петербург — грандиозная подделка, там нет ничего оригинального, только копии из лучших европейских городов. Я живу в Амстердаме, Петр Великий тут шесть лет провел, он скопировал и план улиц, и набережных, и конструкцию кораблей. Морской порт в Петербурге — это большая, роскошная версия порта в Амстердаме. У Петра ведь было так много денег.

— Вы сказали, что ваша «Пища любви» не будет ремейком «Смерти в Венеции» Висконти и уж тем более экранизацией Томаса Манна.

— Тут возникает очень тонкая тема: если вы смотрели фильм Висконти, то он вообще-то о педофилии. Но тот фильм вышел на экраны в 1971-м, а у нас 2012-й. Мир с тех пор изменился, а острота никуда не делась. Так что пришла пора опять поговорить об этом. Я хочу озвучить вопросы, которые не принято задавать вслух — в лучшем случае вполголоса. Вы говорите шепотом о таких вещах. Почему? Почему? Ну-ка, скажите!

— Видимо, мы не такие прогрессивные.

— Вот Голландия — страна номер один в мире по обсуждению разных передовых идей, мы 20 лет говорим об абортах, гомосексуализме и эвтаназии. Это три слова приводят в ужас большинство людей на Земле, даже в таких продвинутых городах, как Торонто. Но все это темы, которые больше нельзя замалчивать: секс с детьми — это никуда не денется, это всегда одна из самых больших проблем, но всюду действует негласное правило — «заткнись, спрячь это под стол». Хватит краснеть и стесняться, давайте уже поговорим об этом. И я думаю, то, что я хочу сделать в кино, об этом.

— Собираетесь ли вы снимать наших актеров?

— Я столкнулся с ними шесть лет назад, когда снимал «Чемоданы Тульса Люпера». Конечно, Рената Литвинова — это что-то. Такая истеричная, странная, делает необщепринятые вещи, и это делает ее интересной. Но лишь немногие из ваших актеров говорят по-английски. Если уж вы выходите на международный рынок — там лингвистический колониализм, и он диктует: ты должен говорить на моем языке. 

— С современной российской индустрией кино вы знакомы?

— У вас она в основном домашняя, циркулирует в замкнутой системе. Конечно, самая очевидная проблема — язык, но знаете, что я думаю... У вас были великие режиссеры — Эйзенштейн, Пудовкин. А потом случился коллапс, началась политическая тирания. А сейчас, я смотрю, вы склонны брать за образец Тарковского, великого режиссера, чье время закончилось полвека назад. У вас был невероятный шанс начать всё заново — а вы почему-то возвращаетесь в 1960-е. Эй! Стыдитесь! Это было кино для ваших дедов и отцов, не для вас. А сейчас вы можете сделать самое настоящее кино вот для такого экрана (демонстрирует свой мобильный. — «Известия»). Забудьте уже про большой экран, он закончился.

— Да что вы?

— Да. Я могу снять кино вот этим самым телефоном — и мои друзья увидят его через 15 секунд. Если я сниму кино для большого экрана, так уже не получится — я ограничен количеством копий. А режиссеры хотят коммуникации, они хотят говорить с аудиторией — и у нас есть самый быстрый и самый дешевый способ это сделать. Люди, которыми я восхищаюсь, больше не снимают фильмы — они делают веб-сайты, снимают видео. Все главное происходит в интернете. Забудьте про 3D — это просто уловка Голливуда, чтобы вернуть людей в кинотеатры. 3D не меняет ни язык кино, ни его строй, это просто такой суперблестящий глянец. Вы когда-нибудь видели хороший фильм в 3D? Лично я — нет. Ну ладно, «Хьюго» Скорсезе, «Тин-Тин» Спилберга и «Пина» Вима Вендерса, их стоит посмотреть.

— Вы очень оптимистичны.

— А мне нравится так жить! Посмотрите — солнце светит, наш мир — вообще отличное место, шарик крутится, и я очень, очень хочу снять шесть фильмов в ближайшие 5–6 лет. Конечно, я полон противоречий и парадоксов. Я всерьез думаю, что кино умерло, оно закончилось. Но Голливуд и Болливуд тоже меняются — меняют свою продукцию, свои привычки. Лэптопы, медиа, социальные сети — вот в чем нуждается кино. Я знаю, что могу делать новый фильм семь раз в неделю, живой фильм — и вы здесь, в России, тоже можете. Но только делать это должны не старые скучные продюсеры, а новые люди, у которых есть страсть, есть новые технологии.

Источник