Старая Алма-Ата практически перестала существовать, и все меньше остается людей, хорошо ее помнящих. И, к сожалению, все меньше надежды на то, что будет создан ее адекватный литературный образ
Был в недалеком еще прошлом довольно симпатичный провинциальный советский город Алма-Ата. Одна из его недавних жительниц, умная женщина и хороший литератор Лиля Калаус как-то назвала его «скверной Атлантидой». Она удачно обыграла и легко уловимое созвучие Верный-Скверный, и более сложное — Атлант-Алмата, и одну из главных примет города: скверы. Ну и, самое главное, уже фактически произошедшее затопление прежней верной-скверной Алма-Аты в безднах времени. К этому обстоятельству (затоплению), для кого-то печальному, а для кого-то, возможно, совсем наоборот, относиться надо философски: чему быть, того не миновать. Но все ж таки для нескольких поколений алмаатинцев тот старый город остается, так сказать, мемориальной ценностью, и хотелось бы ее зафиксировать и сохранить в художественных образах.
С этим, однако, дела обстоят неважно
Ну, понятное дело, есть живопись и довольно большой корпус алма-атинских пейзажей разного художественного достоинства. Есть кино, хотя в нем Алма-Ата предстает по большей части либо слащаво-открыточной, как в «Нашем милом докторе» и более поздних жизнеутверждающих комедиях, либо картинно-приблатненной (как в «Балконе» или «Игле»). Впрочем, такова уж природа кинематографа — важнейшего и фальшивейшего из искусств. Но удивительно, что Алма-Ата до сих пор не обрела сколько-нибудь убедительного литературного воплощения. Принято кивать на известную дилогию Юрия Домбровского. Но в ней изображена Алма-Ата совершенно определенной сталинской эпохи и под довольно специфическим углом зрения. А вокруг — провал. И ведь нельзя сказать, что никто не пытался. Но попытки сводились либо к откровенному краеведению, либо к историям о будто бы кипевшей в Алма-Ате рок-н-ролльной, джазовой, альпинистской или художественной жизни. При разной степени достоверности эти истории имеют общие черты: они, во-первых, чаще всего плохо написаны, а во-вторых, маргинальны, то есть рассказывают о жизни относительно небольших тусовок. Прекрасные книги напечатала в последние годы Т. Шайкевич-Ильина. Но и они не о городе, а об отдельных его жителях. А такого, чтобы одновременно и об Алма-Ате, а на ее фоне и об алмаатинцах, до сих пор нет.
Еще одна попытка
В этом отношении книжка Е.Клепиковой «Алма-атинские быльки» производит двойственное впечатление. Автор вроде бы и хотела из разрозненных на первый взгляд лоскутков прошлого сшить нечто хоть и пестроватое, но цельное и греющее душу. И вроде бы даже принялась за эту трудную работу. Но справилась с ней разве что отчасти. Терпения не хватило, умения, личных воспоминаний, которых никакими архивными материалами не заменишь? Но, увы, не вытянула. И очень жаль. Вроде бы и темы она нащупала правильные, и подход выбрала верный: увидеть эпоху не в «пафосе трудовых свершений», не в тусовочных бурях в стаканах с квазикоктейлем «Шампань», а в каких-то забавных, бытовых, обывательских даже мелочах. Но в мелочах, в равной степени памятных всем алмаатинцам. И не одного, а сразу двух-трех поколений.
Отдельная песня
Автор предисловия, г-жа Л.Ф. Туниянц, пишет, что автор соединила «опыт прирожденного наблюдателя, навык историка, трогательный взгляд на мир и иронию». О навыках и прочих опытах речь пойдет несколько ниже, а вот что касается «трогательного взгляда», то самое трогательное в книжке Е.Клепиковой — это как раз предисловие. Оно снабжено многозначительным эпиграфом из Умберто Эко (не имеющим, как водится, ни малейшего отношения ни к предисловию Л. Туниянц, ни к книжке Е.Клепиковой) и начинается грозными риторическими вопросами: «Каков он/наш город/? Любим мы его или нет? Знаем мы его или нет? Умеем ли мы рассказывать о любимом городе? Какими словами?» Далее следуют несколько глубокомысленных пассажей, из которых становится понятно, какими же словами (с точки зрения г-жи Туниянц) мы должны знать-любить-уметь-рассказывать: «Вообще генезис территории всегда рождает совершенно уникальный энерго-символический контекст, поэтому особенно важно, чтобы город стягивал в конкретно-единственную точку бытия прошлое, настоящее и будущее… и вот, чтобы он не превратился в конечном счете в огромную дыру в изначальном пространстве, в безличную часть искусственных процессов, сегодня все, кто понимает, что это должно быть осуществлено, вкладывают душу в это пространство, помогая каждому обитателю нашего города обрести чувство причастности».Такие предисловия, видимо, пишутся с подсознательной целью отпугнуть от книги потенциального читателя. Поэтому сразу оговорюсь, что Е.Клепиковой, к ее чести, удалось-таки найти слова, а порой даже и целые фразы, несколько более вменяемые, чем «генезис, рождающий энерго-символический контекст». И менее страшные, чем «огромная дыра в изначальном пространстве». А самое главное — менее затасканные, чем «вкладывание души» или «обретение чувства причастности».
Ну а теперь о том, что ей, к сожалению, не удалось.
То ли быльки, то ли небыли
В первую очередь серьезнейшие претензии вызывает структура книги. К сожалению, автор не удержалась от искушения, пользуясь случаем, помимо самих «былек» напихать в нее произведения совершенно иных жанров, никак не связанные с «быльками» ни тематически, ни стилистически. Тут и рассказы о бродячих животных, и робкие опыты автора в «белом стихе» и в афористике, и так далее. Все это внутри книги расположено довольно-таки бессистемно. Но и это бы еще полбеды. Беда же в том, что длинные уши журналистских привычек автора торчат почти в каждом тексте и портят даже самые лучшие. В дальнейшем речь пойдет исключительно о «быльках». Другим произведениям, включенным в сборник, место либо совсем в другой книге, либо на газетных страницах — где-нибудь в рубрике «Нарочно не придумаешь».
К слову: неловко говорить о женском возрасте, но поскольку в данном случае речь идет о делах прошлых десятилетий, то поневоле приходится. Я с Е. Клепиковой лично не знаком, тем не менее предположу, что она человек далеко не старый. Может быть, в силу этого она не всегда точна в датах и в фактах, путается в несовместимых друг с другом эпохах и, видимо, о многом, не перепроверив и не уточнив, рассказывает с чужих слов или из публикаций в старых газетах. А к ним, принимая во внимание особенности второй древнейшей профессии и тонкости советской эпохи, относиться надо весьма осторожно.
Хлеб всему голова
Вот автор пишет (былька «Технический прогресс») об автоматической булочной, открытой в начале шестидесятых (автор почему-то сдвигает дату лет на десять), видимо, в результате поездки Хрущева по США и последовавших затем попыток автоматизировать наши общепит и торговлю. Замечательно! Я вдруг отчетливо вспомнил, как сестра водила меня подивиться на это зеленое чудо техники, которое в обмен на жетон (тоже какой-то «американистый», с бороздой по диаметру) выдавало халу или лепешку или городскую булку, приобщая нас не то к волшебному раю коммунистического завтра, не то к потребительскому аду растленного Запада. И большое спасибо г-же Клепиковой, которая это детское воспоминание во мне (и, думаю, не только во мне) активизировала. К тому же она (и это тоже плюс) довольно связно объясняет, как этот фантастический агрегат был устроен. А вот дальше — хуже. Чувствуя, видимо, необходимость как-то повествование оживить, автор вместо того, чтобы попытаться рассказать о бурях, которые вызывал «нездешний» автомат в простых советских душах, завершает быльку избитым (еще во времена Марка Твена) анекдотом о мальчике, который будто бы истратил все деньги на жетоны и принес домой целый мешок булок. И, повторюсь, этот чисто журналистский, фельетонный прием — начать за здравие, с интересного историко-культурного феномена, а кончить пошловатой, «бородатой» байкой вовсе не алма-атинского происхождения — свойствен практически всем былькам, в том числе и лучшим.
Другой пример хорошо пойманной, но плохо реализованной темы — былька «Горбушка». В пятидесятые, да еще и в шестидесятые, нянечками в детских садах и поликлиниках, вахтершами и прочими МОПами (младшим обслуживающим персоналом) зачастую служили весьма интеллигентные старушки. Вопреки тому, что пишет Е. Клепикова, ленинградок и вообще эвакуированных среди них было мало — к концу сороковых почти все вернулись домой. Большую часть составляли бывшие эмигрантки, после войны с Японией переселенные из Маньчжурии в Среднюю Азию, а также жены, матери, сестры представителей чуждых классов, высланных из российских городов за различные «антисоветские» прегрешения. Конечно, их избыточное для занимаемых должностей образование, лексикон, манера одеваться и вообще «несовковость» вносили в жизнь этих учреждений дух некоторого сюрреализма. Вот нет бы об этом духе поподробнее — вместо них сакраментально-патетическая и (что намного хуже) неточная сентенция относительно того, что для блокадниц хлеб был мерилом всего и поэтому-де они в награду за хорошее поведение давали детям горбушки. Нет, не поэтому, вернее, не только поэтому. Хлеб тогда — и в сороковые, и отчасти в пятидесятые — выпекали плохой, с разными добавками, он разваливался, на него неудобно было мазать маргарин, повидло, варенье, масло (у кого оно было), даже чесноком (тогдашним универсальным средством от всех болезней) натереть было почти невозможно. Исключение представляли горбушки, которые поэтому и особо ценились.
А может быть, кто-то возьмется?
В общем, я полагаю, смысл моих читательских претензий к былькам Клепиковой понятен. Вроде бы и начинает она о чем-то «нашенском», памятном, но очень скоро алма-атинская почва уходит у нее из-под ног. Вся та часть книжки, которая составлена из былек, по сути дела представляет собой сборник заявок на состоявшиеся лишь частично или вовсе несостоявшиеся очерки. Сколько интересного можно было бы рассказать об алма-атинских «предприятиях общепита», особенно о тех, которые имели свою особую ауру, меню, атмосферу, клиентов. О «Театралке» и «Аккушке», или о пельменной и лагманной, соседствовавших на улице Советской (напротив теперешнего «Сохо», тогда и в проекте не существовавшего), но обслуживавших «антагонистические» социальные «прослойки» — студентов и чиновников, или о пивных «Жигули» и «Думане», или о кондитерской на Коммунистическом… Или о болельщиках пятидесятых-шестидесятых-семидесятых, когда наши команды играли в настоящих высших лигах настоящих чемпионатов... Или об особом алма-атинском характере, словечках, закидонах, фобиях, по которым алмаатинцы сразу же, куда бы их ни забросила жизнь, безошибочно узнают друг друга… И автор берется и за первое, и за второе, и за третье, но, к сожалению, почти тут же все разменивает на набор дежурных газетных банальностей. Многих известных алма-атинских персонажей — художника Калмыкова, скульптора Иткинда, баскетболиста Ахтаева, журналиста Толчинского — автор, видимо, знает только по чужим рассказам, а вернее, по расхожим анекдотам…
Но не хотелось бы заканчивать на такой обличительной ноте. Хотелось бы еще раз поблагодарить автора за то, что она как-то взбаламутила в душе эти, не знаю уж насколько ценные, но дорогие воспоминания, и пожелать самой ли г-же Клепиковой или любому, кто возьмется в будущем за городские «мемории», не просто собрать факты, но и тщательно их просеять. А самое главное — найти верный, не фельетонный, а по-настоящему точный стиль для долгожданной, но пока никем не написанной «алма-атинской» книги.
Клепикова Е. Алма-атинские быльки: странички из истории нашего Города, или Маленькие рассказы о любви. — Алматы, 2012.
Будь в курсе трендов, подпишись на Expert.ru в социальных сетях или .