На Дягилевском фестивале в Перми была вручена премия Дягилева за лучший проект в области исполнительских искусств. Учрежденная в 2003 году премия вышла на новый уровень: представительное международное жюри, семь европейских спектаклей в шорт-листе и €50 тыс. победителю. Премия-2012 присуждена директору Манчестерского фестиваля Алексу Путсу за спектакль "Жизнь и смерть Марины Абрамович" Роберта Уилсона и генеральному менеджеру варшавского "Нового театра" Каролине Ошаб за спектакль "Африканские сказки Шекспира" Кшиштофа Варликовского (3 июня его покажут в Санкт-Петербурге). С председателем жюри, интендантом мадридского Teatro Real ЖЕРАРОМ МОРТЬЕ беседовала ОЛЬГА МАНУЛКИНА.
— В этом году шорт-лист премии включает только европейские проекты. Это признак интеграции в европейский контекст, международной значимости премии или неконкурентоспособности российских проектов?
— Видите ли, это первый раз, а мы всегда учимся на ошибках. В следующем году у нас будет больше членов жюри из России, лучше осведомленных о том, что здесь происходит, и больше русских номинантов. Я уверен, что есть русские проекты, которые могли бы войти в список. Но Дягилевская премия — это награда не за лучшую постановку (потому что тогда бы я номинировал "Руслана и Людмилу" Дмитрия Чернякова: это великий спектакль!), а за постановку в духе Дягилева, предполагающую сотрудничество музыкантов, живописцев, литераторов, хореографов. Номинации были очень интересные, но не все они соответствовали этому духу. Мы должны выработать более четкие критерии и включить больше русских участников в жюри — по крайней мере треть.
— Теодор Курентзис ведет в Перми грандиозное музыкальное строительство — на глазах возникает новый небывалый оркестр, новый музыкальный уклад, который кажется воплощенной утопией. Это вызывает не только восторги, но и протесты — хотя и это, конечно, в духе Дягилева. Как вы видите происходящее здесь?
— В начале всегда много трудностей. Я уверен, что и раньше в Перми было много хорошего, и Дягилевский фестиваль уже существовал. Я вижу, чего хочет добиться Курентзис: создать отличный, очень профессиональный оркестр. В Большом театре ему пришлось сражаться с частью музыкантов, но он добивался фантастического исполнения: в "Дон Жуане", в "Воццеке". MusicAeterna Курентзиса — оркестр, где нет рутины, где оркестранты живут ради музыки. И получают они не так много, хотя больше, чем местные музыканты. Для такого города, как Пермь, это может стать очень позитивным явлением. Вчера на концерте я был потрясен тем, с каким энтузиазмом реагировала молодая публика. Фестиваль, безусловно, вызовет международный интерес. Но будет трудно. Все новое дается с трудом. Станиславский должен был сражаться за свои новации.
— За новации в русском оперном театре сражение идет уже немало лет, но страсти все накаляются, как показывает "Руслан" Чернякова.
— Из всех художественных форм опера наиболее традиционна и руководствуется вкусами публики, которая не хочет ничего знать о своем времени. Но ситуация в России, на мой взгляд, не сильно отличается от ситуации в Нью-Йорке, Мадриде или Лондоне. Страны, в которых оперный театр в большей степени является частью интеллектуальной жизни, это Германия и Франция, и во Франции это произошло во многом благодаря Дягилеву. Россия не исключение, хотя скорее здесь оперу понимают традиционно как "опиум для народа". Опера не должна ничего говорить о нашем времени — только прекрасная музыка и исторические костюмы. Но это совершенно неверно. Композиторы — Глинка, Мусоргский — все говорили о своем времени. Софокл использовал сюжеты тысячелетней давности, чтобы рассказать о своем времени. "Руслан и Людмила" — это русский метод сказать о нашем времени. Когда политики говорят, что опера не должна об этом говорить, они идут против композиторов. Но негативная реакция лучше, чем когда публика спит, потому что часть публики идет в оперу, чтобы показаться на людях или хорошо выспаться. В России многое меняется, а это требует времени. Я привез сюда "Махагони", и, в конце концов, это был большой успех. Конечно, некоторые уходили со спектакля. Зал всегда первыми покидали самые красивые девушки со спутниками много старше себя: они были шокированы, увидев себя как в зеркале. "Евгений Онегин" Чернякова уже получил признание; через пять лет, я уверен, "Руслан" будет считаться классикой.
— Однако в России, кажется, этот процесс достиг недавно новой стадии, усилился государственный контроль над оперным театром. Впору вспомнить, что пристального внимания власти опера удостаивалась в 1936 и 1948 годах.
— В России так было всегда — и при царе, и после. Когда я поставил "C(h)oeurs" на хоры из опер Вагнера и Верди, член испанского правительства позвонила мне и сообщила, что больше субсидий театру не будет. Я сказал: ОК, это ваша проблема — не моя. Покуда я здесь, я буду делать политический театр — не о политической ситуации, но об обществе. Театр всегда об этом говорил.
— Но в России директор театра не может сказать "это не моя проблема" — будь то вмешательство правительства или церкви.
— Это часть более широкой проблемы — власть, которой наделена церковь. И не только здесь: в Испании церковь снова входит в силу. В своей новой книге Петер Слотердайк говорит об этом как об одной из величайших опасностей сегодняшней Европы. Добавьте к этому фанатизм: на проповеди на Страстную пятницу один епископ сказал, что женщина, сделавшая аборт, никогда в жизни больше не заснет и что все гомосексуалы — проститутки. И эта церковь, которая ныне стремится оправдаться от обвинений в педофилии,— эта церковь обвиняет театр! Невероятно! Они должны взглянуть на себя, что они творят в школах,— и тогда мы снова поговорим.