В дрезденской Картинной галерее старых мастеров отмечают 500-летие ее главного шедевра — "Сикстинской Мадонны" Рафаэля. На юбилейной выставке одно из самых знаменитых произведений мировой истории искусства окружает сонм картин, гравюр, книг и документов, иллюстрирующих его удивительную историю. Из Дрездена — СЕРГЕЙ ХОДНЕВ.
На выставочных афишах, которыми завешан Дрезден, полотно Рафаэля названо "Kultbild", что можно понять двояко. И как "культовая картина" — в том же смысле, что и "культовый фильм" или там "культовый альбом", и как произведение сакрального искусства. С порога кажется, что выставка скорее про второе. На приглушенном сером фоне стен выставочного зала "Сикстинская Мадонна" кажется сияющей именно тем серафическим светом, который в стольких душах позапрошлого века — чувствительных, мятущихся или сомневающихся — вызывал чисто религиозный восторг выше всякого рассуждения. Тем более что теперь полотно вставлено в новую раму, любовно сделанную по образцу начала XVI века и представляющую собой не ординарную музейную "золотую каемочку", а величественный портал с двумя коринфскими пилястрами — так яснее, что "Мадонна" была написана в качестве алтарного образа. Да и остальное пространство зала оформлено так, что с известной долей абстракции в нем можно увидеть намек на трехнефную базилику.
Для современной публики старых мастеров, привыкшей видеть полотно Рафаэля в обыкновенном зале в окружении другой живописи раннего Сеиченто, это новация, но если представить, что два знаменитых ангелочка у нижнего края картины не мух считают, а смотрят на стоящий прямо перед ними алтарный крест с распятием, то это даже чисто иконографическому строю картины придает иной оттенок.
Если продолжить эту логику, то получится очень знакомый российской общественности довод в том смысле, что тогда вообще не надо было увозить "Мадонну" из церкви монастыря Сан-Систо (Святого Сикста) в Пьяченце, потому что не для Дрезденской галереи Рафаэль ее писал. И вот тут неожиданным контрдоводом становится сама рассказываемая выставкой история картины.
В 1512 году воинственному папе Юлию II удалось выдворить французских захватчиков из Италии — во многом, кстати, благодаря швейцарским наемникам, с того времени Ватикан содержит швейцарскую гвардию, и папа, кроме того, подарил швейцарцам освященный церемониальный меч, который ради большого юбилея дрезденским музеям удалось заполучить на выставку из Цюриха. Среди освобожденных территорий была Пьяченца, которую временно присоединили к Папской области, после чего Юлий II немедленно поручил Рафаэлю написать алтарный образ для новой церкви монастыря Святого Сикста. Документов, касающихся этого заказа, не сохранилось. Выставка обстоятельства создания картины подает обобщенно, показывая гравюры с ватиканских фресок Рафаэля, его эскизы к другим работам и, для сравнения, другие характерные изображения Богоматери чуть более раннего периода.
И вот "Сикстинская Мадонна" написана (между прочим, когда именно это произошло, мы так и не знаем: может, в 1513-м, может, в 1514-м), вот она заняла свое место в Пьяченце. И после этого о ней забывают на двести сорок лет.
Все, что мы имеем от этого времени,— упоминание у Вазари (первое издание выложено в витрине, так что можно убедиться, что это всего одна строчка) да стихотворение местного поэта. Даже в XVIII веке, когда Рафаэль уже воспринимался как великий живописец на все времена, до поры до времени никто не ездил в Пьяченцу ради его "Мадонны": маршруты "гран-тура", обязательного для приличных людей всей Европы образовательного путешествия, обходили город стороной.
Так что и Август III, курфюрст саксонский и король польский, которому Дрезден обязан львиной долей своих художественных сокровищ, вовсе не собирался охотиться за "Сикстинской Мадонной" как за каким-то экстраординарным произведением. Он просто хотел наконец получить для своей коллекции хотя бы завалящего Рафаэля, а все более известные полотна мастера из Урбино были уже пристроены. Агенты Августа попробовали приобрести "Святую Цецилию" из Болоньи — не вышло, с "Мадонной ди Фолиньо" опять не получилось, а тут подвернулось известие, что некая "Мадонна" есть еще в захолустном монастыре в Пьяченце. Ну пусть будет хоть она.
Монастырь, правда, торговался до последнего. Курфюрст заплатил гигантскую для тогдашнего арт-рынка сумму двадцать пять тысяч римских скуди, только чтобы все решилось поскорее. После двухлетних переговоров картина наконец приехала в Дрезден в 1754 году, и Август III якобы самолично отодвинул свой трон со словами: "Дорогу великому Рафаэлю!", когда носильщики замешкались, пронося шедевр по залам его дворца.
Хотя этот момент и отражен в симпатичной картине Адольфа Менцеля, тоже украшающей выставку, в рассказе о нем наверняка есть толика преувеличения: да, Август III наверняка был доволен, получив хоть какого-никакого Рафаэля, но еще лет пятьдесят самым знаменитым произведением дрезденской коллекции живописи оставалась "Святая ночь" Корреджо.
И лишь в самом начале XIX века, с Винкельмана и Гете, написанная Рафаэлем Богоматерь начала свое шествие в массы — уже в качестве великого, величайшего произведения мирового художественного гения. Воспроизведения "Сикстинской Мадонны" появились сначала во дворцах, потом в буржуазных особняках, потом, уже в виде эстампов разной степени лубочности, и в простонародных домах. Случилось бы такое, останься "Мадонна" в Пьяченце? Нет, не случилось бы, наверняка пришлось бы ждать пришествия эстетов конца XIX — начала XX века, которые, может статься, прославили бы рафаэлевский шедевр, и тогда "Сикстинскую Мадонну", в качестве местного аттракциона воспроизведенную на магнитиках и календариках китайского производства, пытались бы сегодня впаривать приезжающим в Пьяченцу туристам.
Впрочем, сувенирной продукции выставка тоже касается. Ее раздел, посвященный последнему столетию истории картины, затрагивает, естественно, и пребывание "Сикстинской Мадонны" в Москве, но уж тут-то для российского зрителя открытий немного. Разве что документы, свидетельствующие о том, что при подходе советских войск "Мадонну" вовсе не бросили в сыром и продуваемом тоннеле, а потрудились снабдить этот тоннель климат-контролем музейного качества. Да еще прибывшее из Риги большое полотно Михаила Корнецкого (1985): юная советская реставраторша с предстоящими воинами-освободителями глядит в лупу, изучая спасенного Рафаэля. Но по большому счету финал выставки выдержан в ироническом духе: здесь показывают "карьеру" тех самых двух ангелочков в качестве откровенно китчевого клише. Крылатые дети надувают щеки со страниц девичьих альбомов XIX века, превращаются в двух умильных поросят на рекламе чикагского колбасного фабриканта 1890-х годов, ну и современность им тоже удружила: вот винная этикетка с ними, вот зонтик, вот конфетная коробка, а вот и туалетная бумага. Достигающая вершин пошлости рецепция рафаэлевой "Мадонны" в масскультуре тоже своего рода отложенный платеж за превращение прочно забытого полотна в музейный шедевр общечеловеческого значения.