Леонид Парфенов — о таланте перевоплощения, феномене Пушкинского музея и силе буржуазного «формалистического» искусства

фото: Владимир Суворов/ИЗВЕСТИЯ

31 мая, в день 100-летия Музея изобразительных искусств имени Пушкина, на Первом покажут 2-серийный фильм Леонида Парфенова «Глаз Божий», посвященный истории знаменитого детища Ивана Цветаева.  О том, как не только увлекательно рассказывать исторические сюжеты, но и актуализировать их доступными современному телевидению средствами, Парфенов рассказал «Известиям»

— Сегодня любой телевизионный продукт называется модным словом «проект».  В каком жанре ваш проект? 

— «Глаз божий» — это докудрама, документальное кино, в котором ключевые точки сюжета проживаются в игровых реконструкциях, будто бы в режиме реального времени. Например,  Анри Матисс первый раз привозит Сергея Ивановича Щукина к Пабло Пикассо, и русский купец впервые видит кубическое искусство. Долго мучимый впечатлениями Щукин решает, что все-таки будет это покупать – с тех пор у нас самая большая в мире коллекция этого периода. Или выставка произведений того же Пикассо, которую в 1956 году пробил Илья Эренбург. Собралась огромная толпа, открытие задерживалось, люди напирали. Эренбург обратился к толпе: «Мы ждали этой выставки 25 лет, подождем еще 25 минут». Все облегченно рассмеялись, скандала не случилось.

— То есть это кино в первую очередь про людей, а не про музей?

— Любая история – это люди. Возникновение Пушкинского музея – это история поповского сына Ивана Цветаева из Владимирской губернии. Он говорил: «Несчастная мы страна! У нас своей античности нет». И чтобы следующие поколения «иванов» из деревень знали, что мы тоже европейцы, собрал уникальную коллекцию слепков от Древних Афин до флорентийского Возрождения. А купеческие сыновья Иван Морозов и Сергей Щукин оказались первыми ценителями авангарда – от них у нас роскошные собрания Гогена, Матисса, Сезанна, Пикассо. В Париже, например, много чугунных темно-зеленых фонтанчиков. В 1870-х их расставил по всему городу английский баронет Ричард Уоллес. И один такой стоит перед бараком, где жил Пикассо. Вот ведь образец действительно купеческого вкуса – солидный материал, цвет, приятный глазу, красивые женские фигуры. Вполне функциональная вещь: подошел, попил, полюбовался, дальше пошел. А какое искусство творил Пикассо? Знал ведь прекрасно Сергей Щукин, что никуда ему эти картины не пристроить, но такой занозой они запали ему в душу, что сначала одну купил – «Даму с веером»,  а потом еще 50. 

— Вы предприняли попытку взглянуть на картины глазами Щукина – он ведь, по сути, первооткрыватель нового искусства.

— Это взгляд прежде всего режиссеров фильма Сергея Нурмамеда и Ивана Скворцова. Докудрама – жанр, в котором у «автора и ведущего» и вообще у журналистов-редакторов – роль поменьше обычного. Телевидение – это образы, а не говорящие головы.

— У вас снялись выдающиеся актеры. Олег Табаков сыграл Ивана Цветаева, Игорь Кваша – Илью Эренбурга,  Евгений Миронов – Николая II. Трудно было их уговорить?

— Для больших артистов участвовать в реконструируемых сценах документального кино – работа не главная. Но все откликнулись с удовольствием, понимая, что тема благая.

— Есть и несколько совершенно неожиданных актерских назначений. Молодого Пикассо играет Петр Налич, а Пикассо в 1940-1960-е годы – Владимир Познер. Как его-то вы «купили»?

— Существует огромный фото и видеоархив послевоенного Пикассо – такой крепкий старикан с бритой головой и в шортах вдохновенно малюет «Голубку мира», благодаря которой, кстати, и удалось реанимировать это «буржуазное антинародное, чуждое формалистическое искусство». Несколько лет назад  я увидел Владимира Владимировича на пляже в Арабских Эмиратах – оказывается,  его можно снимать в кадре с голым торсом. А что вы смеетесь? Это большая редкость для российских телеведущих. И когда возникла идея этого фильма, я представил, каким Пикассо может быть Познер в шортах. К тому же французский у него — первый родной язык.

— Ваши слова: «Феномен — это то, что сначала прошло как текущее событие, а затем стало частью общего сознания и опыта». С этой точки зрения какие феномены в истории музея вам кажутся наиболее значимыми? 

— Их множество. То, как Иваном Цветаевым была собрана коллекция. Как, например, был спроектирован «итальянский дворик» — со времен Цветаева ничего тут не менялось. Все залы – по своим странам и эпохам, а тут эдакая сборная всех времен и народов. Коллаж возник, потому что Цветаев считал, что «надо воздействовать предметами крупными и цельными». Такое один раз увидишь, ни с чем не спутаешь. А как Морозов купил за 16 тыс. франков «Девочку на шаре» — он вообще в день мог купить картин на большую сумму, чем Русский музей покупал новой живописи за год. А выставка подарков Сталину в Пушкинском музее?  Казалось, так будет всегда. А «визит «Джоконды»? Смотреть ее люди шли как в мавзолей. За пуленепробиваемым стеклом – она одна, и бесконечная двигающаяся толпа… Очереди в Пушкинский музей — единственные советские очереди, которые снимала наша кинохроника. Музей же важен не сам по себе. А тем, как он вошел в жизнь людей и поменял ее. 

Источник