Девять лет назад Тополя освободили от Незнанского.Но вопросы остаются.

  Действие нового романа русско-американского детективщика Эдуарда Тополя начинается с кошмара: милиционеру снится, как по Москве идут колонной мертвые звезды советского кино, протестуя против засилья Голливуда на наших экранах. Вскоре выясняется, что этот патриотический кошмар видели во сне и другие, что ночное наваждение — дело рук двух российских подростков. И поскольку в момент совершения каверзы оба гостят в Штатах, за юными гениями устремляются аж две спецслужбы — их ФБР и наше МЧС. Почему МЧС? Потому что для Тополя это нечто вроде КГБ, только круче. Ну примерно как Смерш в "джеймсбондовских" романах Яна Флеминга...

 Перед нами, таким образом, не столько детектив, сколько подростковая фан

тастика. То есть жанр вроде бы несложный в исполнении и оттого выгодный: идею можно взять с потолка, сюжет высосать из пальца, образы подменить шаржами, а скромный объем текста растянуть при помощи верстки. Благо бренд "Тополь" — гарантия продаж вне зависимости от всего, перечисленного выше...

  Прервем рассказ о книге ради исторического отступления. Упоминать о себе

в тексте рецензии — дурной тон для критика, но куда деваться? Так вышло, что первую (и последнюю) советскую статью о книгах эмигрантов Эдуарда Тополя и Фридриха Незнанского написал для "Независимой газеты" (3 августа 1991 года) автор этих строк. В ту пору политический детектив на нашем материале был редкостью, и сочинители "Журналиста для Брежнева" считались первопроходцами. Правда, тогда уже было заметно, что тандем распался и каждый идет своей дорогой, пнув напоследок соавтора (у Тополя мелькал некто Фрол Незначный, у Незнанского — Эрик Липа: оба — мерзопакостные существа).

 Пройдет 13 лет, и Дорогомиловский суд Москвы по инициативе Тополя оформит "развод". В материалах дела возникнет дивный документ — экспертиза ИМЛИ. Исследователи творчества Тополя выявят "следующие элементы его художественной системы": "высокое мастерство автора в изображении иностранной (по отношению к русской действительности) среды"; "начитанность и образованность автора, довольно обширные знания его из области русского, советского и зарубежного искусства"; "склонность к описанию половой жизни человека: вне брака и вне глубокой влюбленности" и т. д. Эти приметы прозы Тополя, обнаруженные в романах тандема, не будут найдены в романах, подписанных одним Незнанским. Так что ему при разделе имущества не достанется ничего…

 Заключение экспертов приведено в победном очерке Тополя "Очищение от Незнанского" (2004) и не оспорено, то есть сам Тополь с универсальностью выводов насчет себя согласен. А значит, и сегодня документ годен в качестве матрицы: если автор поручит написание книги кому-то еще, это легко установить.

 Проверим-ка "В погоне за наваждением". С изображением заграничной среды — порядок. Кто еще из писателей, кроме Тополя, так воспоет Брайтон-Бич? "Здесь можно за полцены купить одежду и мебель всех именитых итальянских дизайнеров, французскую парфюмерию, канадские дубленки и астраханскую осетровую икру, запрещенную к ввозу в США". С образованностью тоже порядок: перечислены имена Дмитрия Быкова, Сильвестра Сталлоне, Фенимора Купера, Михаила Лермонтова, к месту цитата про поручика Голицына и корнета Оболенского (см. Брайтон-Бич) и упоминание "Войны и мира" ("плечистый полицейский, стройный, как Тихонов в "Войне и мире", в красивом мундире"). Начитанность тоже неоспорима. Вот первое предложение книги Тополя: "Прелый московский зной, настоянный на сизых выхлопных газах, раскаленном асфальте мостовых и прожаренных солнцем бетонно-кирпичных домах, стоял над Тишинской площадью". А вот начало повести Стругацких "За миллиард лет до конца света" (1976): "...белый июльский зной, небывалый за последние два столетия, затопил город. Ходили марева над раскаленными крышами, все окна в городе были распахнуты настежь". Было "белый", стало "прелый". Тонко. Да и Александре Марининой будет приятно узнать, что ее Заточный пригодился Тополю — тут он, правда, усох и из генерала стал полковником.

 Подозрительней всего выглядят сексуальные сцены, какие-то не тополевские: "…стояла в двери спальни, явно наслаждаясь его растерянностью голого практически мужика перед ней"; "скульптурно-точеная плоть с разметавшимися по подушке волосами". Даже с учетом подросткового рейтинга негусто. Бой-баба из МЧС занимается сексом всего с двумя — с русским Грущо и американцем Гроссом, — и не одновременно, а порознь. Где же главный "атрибутивный признак" произведений Тополя — "многообразие в описаниях сексуальных отношений"? Тут есть лишь одно объяснение. Во время судебного процесса эксперт отмечал: "У Незнанского стыдливость советского человека, чего не скажешь о Тополе". Неужто Эдуард Владимирович все же привлек в соавторы Фридриха Евсеевича?

Источник