В новом спектакле ТЮЗ включил «обратную перемотку»

Виктория Екимова/Фото из архива театра

На Малой сцене ТЮЗа прошла премьера спектакля «Повесть о господине Зоммере» в постановке молодого московского режиссера Никиты Кобелева. Камерная работа вполне вписывается в философско-экспериментальные поиски ТЮЗа, но была бы более уместна в Учебном театре.

Публика, конечно же, в курсе, кто такой Патрик Зюскинд — автор знаменитого романа «Парфюмер» и пьесы «Контрабас». Но мало кому известно, что сделал Никита Кобелев. Сведения о молодом режиссере скудны и бессистемны: недавно окончил РАТИ-ГИТИС, а свой путь в профессии начал с радиопостановок.

Видимо, недостаточная твердость режиссерской руки и характера Кобелева и стала причиной того, что его дебютный спектакль в ТЮЗе событием не назовешь. Хотя работа, безу-словно, продумана, интересно построена и вполне себе даже мила.

Симпатии вызывают и живость действия (оно изобилует шутками и находками), и отсутствие занудства (все удовольствие укладывается в пару часов), и музыкальность (исполнители то и дело принимаются демонстрировать вокальные данные и навыки игры на фортепиано).

Типичный немецкий цинично-ироничный романтизм, граничащий то с чернухой, то с предельно откровенной, болезненной автобиографичностью, подается несколько бесшабашно, как часто бывает в спектаклях студенческих. В контексте истории становления и духовного развития трепетного юноши по имени Патрик (Ким Дружинин) тут показаны веселые картинки.

Собственно, господин Зоммер (Борис Ивушин) — престранная личность, молчаливая тень, нервический социофоб. Знай себе бродит окрест, как сомнамбула, в замызганном пальто и рыбацком шлеме, угрожающе постукивая сучковатой палкой, и твердит всякому встречному с омерзением: «Оставьте меня в покое все!»

Юродивый этот служит антитезой детской непосредственности Патрика и его подростковому максимализму, сопровождающему активное познание мира. Патрик среди своих родных и односельчан подобен гадкому утенку на птичьем дворе.

Романтично настроенному отроку кажется, что никто его не понимает. Ему то и дело норовят «подрезать крылышки», что удручает его несказанно, и однажды он даже решается свести счеты с жизнью по принципу: вот я умру, и тогда они все поймут...

При этом самые выигрышные эпизоды посвящены первой любви, школьным будням и стервозным училкам (литературы ли, музыки ли — все равно: здесь не столь важен предмет, сколько авторам и участникам спектакля нравится чиркать карикатурные образы и вызывать эффект сопричастности). Поскольку история полна детских шалостей, которые взрослые с нежностью хранят в своей памяти, как в шкатулке, режиссер действует по принципу «нужное подчеркнуть».

Мебель свободно передвигается по сцене. По ней лазают, ее терзают, на ней рисуют мелками. А клиповое сознание наших современников тешится, когда в воспоминаниях Патрика вдруг возникает «обратная перемотка» и повторы сюжета.

В итоге спектакль получается живой, мелодичный, в чем-то даже джазовый по звучанию — минор чередуется с мажором, темы подхватываются, стили обыгрываются разными инструментами в разных тональностях. Но именно «взрослости» и зрелости, которой априори требуют тексты автора Зюскинда, ему как раз и не хватило.

Источник