Просто в этом неоконченном произведении есть магия превращения романа в пьесу, а пьесы опять же в театральный роман. Несомненно, он пишет о превращении "Белой гвардии" в пьесу "Дни Турбиных".
"Тут мне начало казаться по вечерам, что из белой страницы выступает что-то цветное. Присматриваясь, щурясь, я убедился в том, что картинка эта не плоская, а трехмерная. Как бы коробочка, и в ней сквозь строчки видно - горит свет и движутся в ней те самые фигурки, что описаны в романе". И со временем эта "камера в книжке" зазвучала. Булгаков-Максудов услышал звуки рояля. Они доносились из-под пола. А с улицы отчетливо сквозь вьюгу играла гармоника, слышались печальные голоса и пение.
Творчество - как ясновидение и прозрение. С той только разницей, что это даже не фантазия, а ожившая прошедшая жизнь. Театр как воскрешение погибших и умерших - это очень понравилось бы нашему философу-космисту Николаю Федорову. Но Булгаков был не столько мистиком, сколько мистификатором в стиле Воланда с его сеансами разоблачения в варьете.
Таким сеансом разоблачения стало срывание злаченых риз и бархатных покровов с обожествляемого в то время МХАТа. Иван Васильевич (Станиславский) и Аристарх Платонович (Немирович-Данченко) даже не запечатлены, а как бы заново воссозданы писателем. Вроде бы сатирически, а на самом деле именно такими они останутся в вечности, чего, вероятно, не подразумевал и сам Булгаков. Эти, казалось бы, при жизни забронзовевшие персонажи превратились под пером Булгакова в живые и обродненные. Он оживлял высмеивая. Такова природа этого волшебника и мага. Знаменитая картина, где Гоголь читает Аксакову главы из "Мертвых душ", под пером Булгакова превратилась в акварель, где Гоголь читает Аристарху Платоновичу те самые страницы. На вопрос, сколько же лет великому режиссеру, следует незамедлительный ответ: "У таких людей, как Аристарх Платонович, лет не существует". А ведь и правда, не существует. Мы с ними так сжились и сроднились, что даже раздвоение великого театра на МХАТ и МХТ стало лишь иллюстрацией к великим двойникам - Станиславскому и Немировичу-Данченко и к двойной фамилии последнего. А там и другие удвоения маячат: Щепкина-Куперник, Книппер-Чехова... В глазах и ушах двоится.
Разумеется, в романе подробно описаны все измывательства, которые и поныне претерпевает всякий малоизвестный автор, осмелившийся прийти в известный театр со своим творением. Любой театр - это пытка для всех. Пытка для автора, чью пьесу обязательно корежат и переделывают на свой лад все эти великие двойники. Пытка для постановщика, который никакими силами не может передать актерам свой гениальный замысел. Пытка для актеров, которые никак не могут понять, чего добивается от них режиссер.
Вместе с героем романа Максудовым я ни на секунду не сомневаюсь в гениальности Станиславского. Трагикомичность ситуации в том, что на сцене и от гениальности Шекспира, и от гениальности Булгакова, и от гениальности самого Станиславского останется в лучшем случае одна сотая. Потому что любой спектакль - это борьба не на жизнь, а на смерть автора с режиссером, режиссера с актерами, а всех актеров друг с другом, и Булгаков одним из первых в мировой литературе сумел это показать. Потому что театр - это коллективное творчество, а творчество по своей природе не может быть коллективным.
Но ведь имя Ивана Васильевича превращает милейшего и обходительного Станиславского в Ивана Грозного, а конфликт режиссера с театром или театра с режиссером превращается в конфликт между народом и властью, между властью и народом. Если страшиться толпы, то ничего не создашь. А если не прислушиваться к толпе, то создашь невесть что или опять же не создашь ничего. Театральный роман Булгакова не закончен, а пьеса Максудова так и не поставлена. И это глубоко символично.
Булгаков тревожился всю жизнь, до самой смерти. И что самое удивительное, продолжает нас тревожить сегодня. Он не дает нам успокоиться и уснуть, засахарившись в очередных вишнево-черешневых юбилеях. "Театральный роман", как это ни странно звучит, очень плохо поддается сценическим воплощениям. Знаменитый шекспировский прием "театр в театре и сцена на сцене" у Булгакова дополнен еще одной "матрешкой" - театр в романе.
Да ведь и жизнь этого гениального человека оборвалась после очередной несостоявшейся постановки. И ведь, казалось бы, беспроигрышная лотерея была. И пьеса о Сталине по заказу Сталина написана, и к постановке принята, и уже выехал писатель в Батуми для работы над материалом, как вдруг телеграмма, отзывающая обратно. Не понравилась пьеса на сей раз самому Сталину. Оказывается, и славословить надо умеючи. Булгаков даром славословия, конечно, не обладал. Он иронист и сатирик до мозга костей. В его славословии вождь расслышал сарказм. И это один из редчайших случаев, когда Сталин был прав. Ничего абсурднее и саркастичнее славословящего Булгакова быть не может. Это как если бы Максудов в "Театральном романе" послушался Ивана Васильевича и его главный герой, вместо того чтобы застрелиться, закололся бы кинжалом. И не на мосту в присутствии людей, а в своем кабинете. Такой пьесы Максудов, к счастью, не написал, а Булгаков хоть и написал, но не поставил.