"Моя жизнь в искусстве" в прочтении Театра имени Станиславского
Премьера театр
Московский драматический Театр имени Станиславского показал "Не верю". Драматург Михаил Дурненков и режиссер Марат Гацалов сочинили спектакль, оттолкнувшись от книги Станиславского "Моя жизнь в искусстве". Рассказывает РОМАН ДОЛЖАНСКИЙ.
Занятный и странный спектакль перекликается с прошлогодней премьерой руководителя театра Александра Галибина — "Братья Ч." по пьесе Елены Греминой. Получилось что-то вроде дилогии о двух великих театральных иконах русского театра — о Чехове и Станиславском. "Братья Ч.", впрочем, были сделаны вполне традиционно, хотя современное, неканоническое знание о Чехове проглядывало в биографической пьесе о его молодых годах. А при постановке "Не верю" молодые отважились похулиганить, и хорошо, что худрук Галибин дал им карт-бланш — даже разрешил слегка перестроить зрительный зал.
Часть партера перекрыли и устроили над зрительскими креслами что-то вроде мемориального музея. Два уголка "экспозиции" со старой мебелью и прочими экспонатами художник Ксения Перетрухина огородила музейными канатиками, а до начала спектакля публике, точно экскурсантам в пещере, предложено пройти из дальних дверей партера по специальным мосткам и ознакомиться с "музеем", которому предстоит стать местом действия. Со сцены — а публика сидит лицом к залу прямо на подмостках — зеленоватый зрительный зал и вправду кажется какой-то замшелой пещерой, таинственным и опасным местом. Вот ведь и в тексте говорится, что театр — это чудовище, все пожирающее, но ничего не дающее взамен.
Михаил Дурненков срифмовал двух молодых людей, двух Константинов, которых разделяет больше ста лет,— Константина Алексеева, будущего Станиславского, и нашего современника, тезку автора "Моей жизни в искусстве", тоже увлекающегося театром. Действие пьесы происходит попеременно то "тогда" — когда родители объясняют молодому человеку, что дачный театр в подмосковном имении Любимовка всего лишь забава, то сейчас — Константин вынужден был оставить театральные опыты и заниматься бизнесом, чтобы кормить семью, но вот он решает, что призвание все-таки важнее и начинает ставить спектакль про Станиславского, чтобы проверить себя.
Почти у каждого из персонажей прошлого находится герой-рифма в настоящем, и эти роли-пары, как и двух Константинов, играет один и тот же актер или актриса. События в личной и творческой жизни обоих экспериментаторов лишь намечаются, обозначаются — и никакого продолжения не имеют. Музейный портрет может превратиться в сегодняшнего персонажа. Перестаешь понимать, кто перед тобой, участники известного по учебникам "Общества литературы и искусства" или актеры неназванной современной студии. Два Константина тоже словно бы сливаются воедино, а в какой-то момент начинает казаться, что режиссера волнует только драматургия звука — время от времени актеры с помощью причудливых приспособлений, от японских музыкальных инструментов до обычных трещоток, уводят действие на просторы акустических перформансов.
Как известно про театр, что ни скажи и что ни покажи, все может оказаться одновременно банальностью и открытием. Вот так и спектакль Марата Гацалова "Не верю" кажется то недоразумением, то откровением. В нем не сходятся концы с концами, да и заявленная идея "интерактивного музея", к сожалению, так толком и не реализована. Но некая позитивная энергия театрального заблуждения в постановке Театра имени Станиславского чувствуется прежде всего в том, с каким увлечением играют актеры (выделю Ольгу Лапшину в маленькой роли актрисы Малого театра Надежды Медведевой). Этой энергии сегодняшней театральной Москве катастрофически не хватает. В конце концов над вопросом, талантлив ли был чеховский Треплев, мировой театр размышляет уже больше ста лет. Треплев тоже был Константином, и в спектакле "Не верю" третий тезка героев, конечно, незримо присутствует. Признаться, я и сам чувствовал себя персонажем "Чайки", только так и не решил, каким именно — не то ценящей театральное ремесло Аркадиной, насмешливо спрашивающей "Серой пахнет. Это так нужно?", не то осторожным наблюдателем Дорном, подбадривающим Треплева после представления пьесы о мировой душе: "Странная она какая-то, и все-таки впечатление сильное. Вы талантливый человек, вам надо продолжать".