Сергей Бурунов: «Не хочется на всю жизнь остаться Красным Штирлицем»
Одни из ведущих актеров «Большой разницы» Сергей Бурунов настолько перевоплощается в своих персонажей, что бывает даже сложно узнать его в новом образе
— 29.10.2009
В это сейчас сложно поверить, но изначально Бурунов собирался стать не актером, а военным летчиком, и даже отучалися три года в военном училище.
- Сергей, как произошел ваш переход от летчика к актеру?
- В Качинском высшем военном училище летчиков была местная команда КВН, и я в ней играл. Служба шла, все друг друга развлекали, я голосами офицеров говорил. Один раз так всех напугал, что мой взвод меня хотел просто уничтожить. Как обычно бывает? Ельцина, Горбачева изображаешь. Мне говорят: а наших можешь? У нас был такой старший лейтенант Базовой. Такой мягкий человек, но… жесткий. Я его голосом как приложил! Все в казарме очень переполошились, Базовой в третьем взводе, как так? Потом узнали, что это я, и чуть не убили.
На третьем курсе я понял, что армия и я – две вещи несовместные. Мы с моим другом лежали в санчасти, он и говорит: может, в театральное? Мы сейчас встречались, у нас было 10 лет выпуска, все уже майоры, некоторые даже подполковники. «А помнишь, мы в санчасти? Видишь, как получилось».
Я после ухода из училища долго ходил, маялся, маялся – то туда, то сюда. То в специальности хотел остаться, думал поступить в Академию гражданской авиации. Сходил на одну лекцию и ушел. Потому что увидел там турбину двигателя в разрезе у кого-то мальчика. Это надо было сдавать – чертить на гигантском ватмане двигатель. Я говорю: нет, это точно не мое, я не сюда попал.
Перед моим поступлением в летное училище бабушка повела меня в церковь. Священник спросил: «Что ты на самом деле хочешь?» Я говорю: «Я не знаю, родня говорит: у нас артист растет». – «Хочешь, я тебя с профессором познакомлю?» «Нет, не хочу. Я же летчик-истребитель – Покрышкин, Кожедуб. За кого вы меня принимаете?» И вот, как-то проходя мимо этого храма, я зашел, потому что был период какого-то отчаяния. Надо было что-то делать, родители на меня разобиделись: что ты наделал, ты пустой... В общем, сложный период был в наших отношениях. И вот я зашел в церковь и спросил: священник на месте? Он говорит: привет, бабушка твоя ходит. Спросил, как у меня дела? Я рассказал. Он говорит: запиши телефон. Так я и встретился со своим будущим педагогом Михаилом Петровичем Симаковым, артистом Театра Вахтангова. Он меня послушал, с этого и началась эта свистопляска.
- Надо полагать, не сильно жалеете, что ушли из авиации?
- Моментами бывает. Я не военный человек, но наступил период в жизни, когда снова тянет.
- Летать?
- Да, я и летаю. Скоро выйдет картина «Сердце врага». Сценарий про немецких летчиков, про люфтваффе. В главной роли там был Андрей Чадов, а я плохой немецкий летчик. Эта картина, конечно, перевернула очень многое в моей жизни. Съемки воздушного боя снимались в самолете, на реальном пилотаже. Як-52, мой самолет, на котором я во втором московском городском аэроклубе сдавал зачеты. И вот меня в него сажают. «Апельсин» у меня сорвало сразу! С тех пор я начал ездить на аэродром. Даже думал: блин, может, вернуться? А куда возвращаться? Надо было в свое время.
- Как вас занесло в пародийное шоу?
- Мне позвонили из кастинг-центра. Когда я пришел, там были продюсер Руслан Сорокин и один из авторов Андрей Рожков, совершенно измученные. Видимо, они уже такое количество артистов отсмотрели… Из последних сил мне все рассказали, дали диски. Потом я приехал в «Останкино», что-то показал, еще что-то мне дали. И всё, и понеслось.
- Пародии - это новое амплуа для вас?
- Я не делаю пародий.
- А как вы это называете?
- Я играю этих людей. Пародия – это достаточно условный жанр. А я стараюсь делать все-таки процессы человеческие. Как человек этот мыслит, как он говорит, почему он так говорит. Вот такой образ. То есть я, Сергей Бурунов, играющий, например, Федора Бондарчука.
- Была какая-то негативная реакция тех персонажей, которых вы изображали?
- Единственная такая реакция, которую я видел, это обида Бориса Бермана и Ильдара Жандарева.
- Берман и Жандарев обиделись, наверное, на слова. Показали их очень похоже.
- Там про белые носки что-то было. Я согласен, конечно, что под такой костюм белые носки и черные ботинки… У нас были там производственные проблемы, поэтому мы немножко недоглядели.
- Кто из тех, кого вы уже сыграли, наиболее любимый персонаж?
- У меня нет такого деления: любимый – не любимый. Практически все равнозначные, все интересные. Потому что мы же показываем личности очень яркие, которые в этой жизни чего-то достигли.
- Но за кого-то интереснее зацепиться.
- Гордон мне очень нравится. Скоро будет программа, я за нее очень сильно переживал, но вроде получилось. Потому что автор прямо написал ход мыслей Гордона: как он думает, какими конструкциями говорит. Надо было поймать мелодику его. Потому что Александр Гарриевич скуп на какие-то яркие проявления. Там же только глаза, там все в глазах. Какая тут может быть пародия? Только влезать в его шкуру и в его состояние.
- Как изучаете персонажей?
- Это целая кухня, где для каждого своя методика. Кого-то сразу понятно, как делать, что-то созвучное с ним в себе находишь. У кого-то интервью читаешь, оттуда можно многое узнать. В жизни можно его посмотреть, в кино. Бывает, посмотришь репортаж какой-то про него, и видишь, что он там совсем другой. Вот он, оказывается, на самом деле какой! Часто хочется еще поизучать, но не хватает времени. Как говорят в авиации, летчику всегда не хватает метра высоты и ведра керосина.
- Артисты «Большой разницы» подсказывают друг другу, как лучше сыграть того или иного персонажа?
- Я не люблю лезть в чужую кухню, хотя по-дружески меня просят ребята. Я не хочу себе вешать сейчас орденов, но коллеги меня уважают, консультируются. Почему бы и нет? И они мне что-то подсказывают, потому что когда у меня мозг кипит, естественно, я что-то пропускаю, внимание ослабевает. Но все же я стараюсь работать самостоятельно. Я туда никого не пускаю. Это моя маленькая тайна. Не хочу говорить пафосно: «Знаете, я хожу в зоопарк, медитирую, специальные упражнения делаю, чтобы состояние у меня было определенное. Космос…». Нет, конечно. Технология. Работаешь, начинаешь его собирать, думаешь. Время, конечно, уходит.
- А сколько времени?
- По-разному. Все зависит от материала. Если это прямая пародия на фильм, то… Надо посмотреть фильм с остановками. Это уже два часа. Потом работаешь с текстом: анализируешь, начинаешь искать какие-то узнаваемые детали из фильма. Как минимум, уже часа четыре. В день мы снимаемся по 12 часов, потом нужно ехать домой и это все смотреть, чтобы готовится к следующему дню. Кибер-режим такой, я это называю.
- На Хабенского сколько ушло?
- Много. Я знаю фильм «Адмирал» наизусть. От и до. Он просмотрен мною раза четыре. Я очень люблю Константина Хабенского, как человека в профессии. Реализованный. Как он работает, это конечно, дорогого стоит. Мне нравится такое кино, и «Адмирал» мне понравился. Очень тонко сработано там. И, конечно, над «Адмиралом» мы старались все провести вплоть до губ, до всего.
- «Большая разница» принесла вам популярность?
- Я не могу сказать, что меня на улице узнают. Несколько раз было. В страховой компаниия был на днях, какой-то человек подбежал, пожал руку – «за Штирлица!».
- Многие уверены, что актеры, которые сейчас делают «Большую разницу», они еще не звезды всероссийского масштаба, но пройдет какое-то время, они таковыми станут.
- Я вообще очень настороженно отношусь к термину «звезда». Мне кажется, это неважно: будем мы какими-то звездами или нет. Надо делать свое дело хорошо. Ну, да, дай бог, если мы станем известными. Меня не это волнует. Меня волнует, кто я. И что я делаю. И как я делаю это. Перед самим собой чтобы не было стыдно. «Большая разница» для меня – это большая удача. Я на нее никаких ставок не делал, это постепенно развивалось и вместе вот такое по крупицам собирали. Мы же не сразу пришли к этому, к этим тонкостям. Есть тысячи актеров, их очень много, которые, может, круче нас в сто двадцать пять тысяч раз, но им пока не повезло. Успех во многом дело случая. И я абсолютно на стороне коллег по цеху, у которых нет «Большой разницы». По личному опыту знаю, как это тяжело, когда ты никто и звать тебя никак. У нас же не Европа, не Голливуд: пока ты никто, соответственно, к тебе такое отношение. Я с этим сталкивался. Неважно, что ты умеешь, как ты это делаешь, к тебе отношение, как непонятно к чему. А когда ты на обложке и когда ты в телевизоре – уже другое. А до этого я что, другой был? Это вопрос культуры и стереотипного. Печально.
- У вас самого есть предчувствие, что через полгода вас не один человек узнает, а уже тысяча?
- Значит, что-то сделал, не просто так небо копчу 32 года. Хотя никаких фантастических вещей я не делаю. Если посмотреть в Youtube, все европейские артисты умеют это делать. Британцы делают это «на раз». Я видел интервью Кевина Спейси, ему ведущий задавал вопрос, как бы на это ответил Аль Пачино? И он показывал Аль Пачино. А как бы ответил этот? Пожалуйста! Без грима и безо всего – влет! Вот это класс! Понятно, есть способности. Но технология все дает, все Вахтангов придумал. И Станиславский. Все это есть в курсе в театральном институте.
- Есть персонаж, которого руки чешутся сыграть?
- У нас ребята писали, кто что хотел. Я никогда этим не занимался, мне что давали, то я и делал. У меня такая загруженность, мне не приходится выбирать. Напротив фамилии пишется столбик, и все.
- И как вы смотрите на этот столбик?
- Я исхожу из своих психофизических возможностей и, понимаю: этого сделаю точно, с этим надо поработать, а этого я не сделаю.
- Почему?
- Ну, например, большой человек… Я плотного телосложения, худощавого был пять лет назад. А есть тучные люди. Мне нужно будет надевать толщинку. Есть какие-то вещи, их придется показывать и их будет видно. Почему я не могу его сделать… Или как у нас было с Игорем Кистолом, Леонида Каневского дали мне. Ну, репетирую, видно – не то! А есть моменты, надел человек усы и все. Одна деталь. «Отдайте Кистолу». Я вижу: он психофизически подходит, процессы, совпадения. Такие тонкие моменты. И все. И Игорь сделал его влет. Тональность в голосе, как в музыке… А мне бы пришлось биться над этим. Чего лохматить бабушку? Ломать туда-сюда?
- Кроме случая в училище, приходилось использовать умение говорить чужим голосом?
- Нет! Я считаю, что это профессионально неэтично. Это вопрос воспитания. Мое отношение: когда актеры начинают в жизни применять свои профессиональные навыки, это очень безобразно. Нужно четко разделять, где работа, а где жизнь.
- Серьезную философскую базу вы под профессию подводите…
- Это да. Я ориентируюсь на английскую школу. Я очень люблю английских актеров. Это фантастика. И смотрю запоем какие-то вещи с англичанами. Это мои учителя. Монти Пайтон, мой любимый Саймон Пег. Я их узнал после озвучания фильма «Крутые легавые». Это библия юмора. Тим Рот, Ян Маккелен. Это космоуровень. Этому нельзя научить… Хотя, их учат, но каким образом до этого дотянуться? Что и пытаемся сделать в «Большой разнице», по крайней мере, я.
- Вам самому на съемках смешно бывает?
- Конечно. Ну, а как? Вот сейчас смеялись, смешно написано…
- Текст или что получается в результате?
- И текст, и результат. Когда «жернова» уберем, все станет изящно и по-хулигански, как говорил один из моих учителей, Александр Анатольевич Ширвиндт, а уж он-то в юморе мастер из мастеров…
- На что-то еще время остается?
- Ни на что не остается. Совсем. Вы имеете в виду личную жизнь?
- И личную тоже.
- Нет. Не остается. А кто это выдержит? Сейчас у меня начинается брейнсторм, модное слово такое… Это такой загруз. И когда мне говорят: ты мне внимания не уделяешь и я тебе не нужна, что мне ответить на это? Как объяснить человеку про Марс, про планету, про армию, если он там не служил? Про Марс, какой он красивый и какой он там ужасный одновременно? Если человек там не был. Как объяснить, что у меня такая работа? Меня, начиная с сегодняшнего числа, завтра у меня с трех часов и до десяти вечера мы будет репетировать, разрабатывать. У меня 15 пародий. В день по три штуки. Меня дома не будет 10 дней. Вообще. Я буду появляться ночью, и то ночью я буду сидеть, смотреть видео своих персонажей.
- А что делать с жизнью?
- Такая работа. Она мне нравится, приносит мне удовольствие, деньги и я нахожусь в равновесии. Я занимаюсь любимым делом. Я что-то создаю. Потом начинает болеть все. Если бы я на реакторе каком-то работал, а так приходится после смены еще сидеть, спишь по два-три часа. Потом – перерыв между съемками, несколько дней надо себя в порядок приводить, потому что от грима и лицо устает, кожа … Надо идти туда, сюда. Собой начинаешь заниматься, здоровьем своим.
- Сколько времени уходит на грим?
- По-разному. Смотря, какой персонаж. Бывает, до двух-трех часов. Полтора точно. У нас гримеры просто волшебники. Им нужно ставить памятник! 70 процентов успеха «Большой разницы» - они.
- 70 процентов?
- Ну, может, я погорячился. Ну, полтосик!
- Многие зрители уверены, что актеры – люди легковесные. А уж те, кто работает в пародийном жанре, тем более.
- Это стереотип. Даже моя мама мне говорила: «Что вы там делаете, ногами подрыгали, да и все. Это и я так могу». Только вот эти товарищи, к моей маме это не относится, хотя, может, и относится, люди, которые так считают, они не совсем понимают, что за этим «пришел и легко все сделал, сыграл» стоит внутренняя работа. К сожалению, наша внутренняя работа не видна. И создается впечатления : за что они получают такие деньги? А за то, что ты тратишь колоссальное количество своего времени, сил, мыслей. Почему говорят, что художники странноватые немножко. Они с тобой разговаривают, а сами смотрят, как у тебя в глаз падает свет… То же самое: идет постоянный отбор. Если ты думаешь о персонаже, то о нем начинаешь думать. А, увидел какие-то нотки классные, кто-то прошел. Кто-то в метро сказал. Понимаете, что в голове-то творится? Ты его конструируешь, начинаешь его рождать на свет. Как сказал Гэрри Олдмэн, один из моих любимых артистов: «У меня есть обязательства перед характером. У него, кроме меня, никого нет». Во! И все. «Он кричит, но это я кричу. Он пользуется моими связками, моими руками».
- А что мама говорит, когда очередной выпуск «Большой разницы»?
- Маме нравится. Мама гордится. Она тоже, кстати, не понимает, что со мной порой происходит. «А что? У тебя все хорошо!». Я говорю, что у меня не все хорошо. «Что ты какой-то грустный?». Не понимает, в какой системе нахожусь. Она простой человек. Она думает, что я прихожу на завод, вероятно… Для нее моя работа – люди же ходят на работу и в семь часов вечера они приходят домой. Я даже, извините, в туалете, продолжаю думать. Иначе все это – самодеятельность. А зачем тогда? Ради чего? Халтурить меня не научили. И я не хочу. У меня все внутри начинает болеть… Кто-то себе может позволить, я себе не позволяю. Я очень критично к себе отношусь. Я стесняюсь выходить на поклоны. Я не могу не сцене… Я испытываю там дискомфорт и не понимаю, не знаю, не мое. Боюсь. У меня с живыми выступлениями, которые сейчас начали делать в «Большой разнице», проблема. Это чудовищно для меня. Это таких усилий стоит переломить себя, не представляете. Не могу я. Кино – вот это да.
- Не боитесь, что благодаря «Большой разнице» к вам приклеится какой-то образ, от которого будет уже не отвязаться?
- Боюсь. Я понимаю, что придется с этим столкнуться, что это неизбежно. На меня повесят какой-нибудь лейбл… «О, Штирлиц, е-мое! Красный Штирлиц!» Это как у меня было с Этушем. Я в институте показал Этуша. Просто так! И все! Это было страшно. Я показывал Этуша по 30-50 раз на дню… В театре у меня началась катастрофа с мозгом. Потому что в театре не было ни одного банкета, чтобы я не показал Владимира Абрамовича Этуша. Просто всем нравилось! У меня была заготовлена речь. Я не выдержал и сказал, что не буду! Отличное лекарство мне дал Александр Анатольевич Ширвиндт. Он сказал, как он это умеет: «Это, конечно, все хорошо. Но самое главное, чтобы на твоей гражданской панихиде возле гроба не стоял сам Этуш и не говорил последние слова: замечательный был актер. А как он меня показывал!» . Вот чтобы в это все не превратилось, я и не хочу быть красным Штирлицем.