Рассуждая о Бойсе, чья обширная, как археологический слой древней цивилизации, ретроспектива проходит сегодня в ММСИ на Гоголевском 10, нетрудно сбиться, ведь рядом с ним - Уорхолл, Дюшан, ArtePovera...

15 минут славы по - Уорхоллу, и вот уже ты раб конъюнктуры. Ироничное  молчание Дюшана у поставленного в музее унитаза - и вот уже ты слуга социума. Белый куб "арте повера" - и вот ты уже адепт дизайна. Да еще и рисовать не умеешь, а значит, не годишься даже в подмастерья обычному ремесленнику. Не забудь, что ты, вдобавок, - солдат поверженного рейха, и романтизм твой заранее - под оптическим, антитоталитарным прицелом.

Бойс выдерживает все претензии к контемпорари арту и умудряется вогнать себя и зрителя в такую аутичную и аутентичную внутреннюю мифологию, что мгновенно именуется шаманом. Это действительно так: Бойс - индустриальный контемпорари-шаман, работающий со стихиями и субстанциями - частью заимствованными, как лунный Заяц и солнечный Олень, а большей частью "найденными" в окружающем быту, например, колбаса или маргарин. Его перформансы завораживают, а вдохновенная дешифровка создает невиданный доселе энергообмен, сравнимый сегодня, разве что с коммуникативными стратегиями Марины Абрамович. Правда, в отличие от нее, Бойс избирает в качестве отправной точки не напряженный конфликт, а столь же энергоемкий контакт. Но Абрамович - сегодня. А Бойс - 30 лет назад...

Понять Бойса, не познакомившись с ним, трудно. Его произведения воспринимаются каким-то рептильным мозгом, на трансцедентно- интуитивном уровне, но стоит подобрать ключ к символам, и концепты не рассыплются, а начнут действовать сильнее, подключив рацио. Так бывает при толковании священного текста или жития.

В эпоху очередного дискурсивного, медийного бума вдруг оказывается, что кто-то из европейцев воспринимает за чистую, неразменную монету не продукт игры, а сам ее принцип. И утверждает сакральность этого принципа. От Бойса можно было бы ожидать продолжения имперского энтузиазма, но когда он обнаружил в себе художника, фашизм для него оказался повержен, а коммунизм дискредитирован. И в игру вступил кочевой Восток.

Он явился Бойсу в образе "внутренней Монголии", на пороге жизни и смерти в виде семьи татарских кочевников, вылечившей обмороженного немецкого летчика с помощью жира и войлока. Правда это или мистификация, абсолютно не важно, мистерия пошла в рост, и Бойс стал проповедником собственной версии культа жизнестроения, высокого дилетантизма, управления контекстом, предоления узкого ремесленничества, умения извлечь нетленное из праха повседневности.  Все это означало путь с Запада на Восток, распространение законов искусства на социум, науку, психологию отношений - на все. И это был романтизм.

Бойс - чуть ли не единственный из современных ему художников умудрился провести европейцев, как Моисей евреев, по иссушенному войной руслу Шиллера и Гете, превратив его в "основной поток"  индивидуального творчества и социального строительства. По сути, Бойс сделал самое важное в секуляризированном, безбожном ХХ веке: расширив границы искусства до самой жизни, он сохранил традицию сакрального созидания от жреческой до ренессансной и далее - до романтизма, символизма, религиозной философии, еще раз утвердив миссию художника находить жемчужные зерна культа в культурном слое бытия. Именно  таким художником-жрецом мог и должен был стать каждый.

Столь четкая и емкая задача не могла не сказаться на особом качестве художественных форм - рисунков и ксилографий, инсталляций и объектов, перформансов и даже облика художника. Бойс работает со страстью алхимика и точностью аптекаря.  Его формы намертво слиты с одним и тем же, повторяющимся инсайтом. Интуиция - с расчетом. Ничего лишнего. Ничего личного. Бойс занимается классическим искусством, взяв за основу его внутреннюю, пра-культурную проекцию, как если бы возможно было вести репортаж из хтонической глубины древнегреческой статуи или саркофага фараона, не касаясь их внешних стенок, не навязывая канона, но имея в виду скрытое в сумасшедших соединениях веществ, тканей и жил "число Фибоначчи". Бойс стал лейденской банкой мировой классики, как он понимал и чувствовал эту классику, в обход привычных форм и жанров.

На выставке в ММСИ на Гоголевском 10, как уже принято здешними дизайнерами, - Бойсовы дадзыбао на стенах и многочисленные экспонаты и видеоперформансы под ними. Куратор Ойген Блуме, директрор берлинского Hamburger Bahnhof, постарался представить творчество Йозефа Бойса во всем разнообразии, объединив коллекции Эриха Маркса, братьев ван ден Гринтенов, Райнхарда Шлегеля.

Выставка носит название "Призыв к альтернативе", но оно представляется слегка конъюнктурным в свете нынешних протестных движений. Бойс не протестует, он правит, как лоцман, между больших и малых сцилл и харибд. Все, к чему призывает Бойс - это, прежде всего,  синтез, ритуал, концентрация энергии, как единственно верный и природный путь к аполлоническому свету.

Все стихии и символы Бойса несмешиваемы и взаимозависимы, как языческие божества древнего пантеона. Поэтому остановимся пока на с трех самых известных забрендированных Бойсом субстанций - жира, войлока, металла.

Жиром Бойса обмазали, войлоком укутали, металл остался лежать в поле подбитым самолетом и давал о себе знать хирургической пластинкой в черепе после залечивания травм.

Железная машина упала на землю под действием силы тяготения, так летит цивилизация в пасть живой, шерстяной и дикой природы, так ухает искусство - в жизнь, будущее - в прошлое, сознание - в инстинкт. Надо уметь договариваться с этой альтернативой, надо сделать контролируемый шаг навстречу, считает Бойс. Иначе не выжить.

Городок Клеве, где родился Бойс, и где среди развалов дерева, сена, камня и земли, прошло его странное детство с рытьем подземных городов, населяемых рептилиями и насекомыми, находится на границе Германии и Голландии. Это места Брейгеля и Босха, места романтические, пахнущие смертью, где кроличья нора Кэролла становится норой дикого, тотемического зайца. Таков Бойсов войлок - плотный, бесформенный, медленно, исподволь поддающийся валянию-приручению. Множество перформансов Бойс проводит, надевая на ноги специальные подошвы - одну металлическую, другую - войлочную, чтобы делать мучительные и героические шаги к объединению стихий. Между металлом и войлоком, как тело летчика, перетащенное из самолета в теплую татарскую хижину, располагался жир - животная субстанция, смесь крови, костной ткани, лимфы - изменчивая и теплостойкая первоматерия, глина Господня, из которой сотворился человек, его скелет и плоть. Кусочек жира в углу - оппозиция внутреннего и внешнего, содержания и формы, духа и тела.

В одном из фильмов Бойс рассказывает, что падал с самолета не раз, но рассказывает на удивление жизнерадостно и спокойно, будто падать - хорошо. "Моя жизнь равняется моему искусству" - его слова. И если есть драматическая медицина (а Бойс в юности мечтал стать врачом-педиатром и даже поступил учиться), то здесь мы имеем дело с драматической антропософией. Полностью противоположной и нацистским печам, и советским лагерям по причине абсолютной добровольности жертвы. 

Металлические пластины, войлок и жир, - три карты эзотерического Бойсова пасьянса, означающие Запад, Восток и Человека (Небо, Землю и Человека) и нередко символически подразумевающие друг друга. Так, помимо знаменитого войлочного костюма Бойса, в его коллекции - войлочный "уголок", открытка, геометрический жировой угол на стуле...

Особая мифологема - медный посох, с которым Бойс не расставался, он же - громоотвод, он же - медиум. Бойс не только был радистом-связистом, летчиком и учился на врача, он пас овец. Роль Моисея или Пастыря, высшего коммуникатора, антенны высших сил - для него. В качестве защиты и проводника выставляет Бойс свой медный посох, общаясь с диким койотом в перформансе "Я люблю Америку, Америка любит меня" (1974, Нью-Йорк). Койот метит и рвет скрывающий человека войлок, пробиваясь к человеку, влезает носом в его перчатку. Заканчивается перформанс приручением, взаимным признанием. Бойс учит не бояться природы, идти к ней первым, вооружившись интуицией и правом не сильного, но осознающего.  Стоит посмотреть перформанс с койотом целиком: как животное метит свежие номера WallStreetJournal, как играет, как пробует границы дозволенного человеком, как дает, наконец, потрепать себя по холке. Все холодное время жизни Бойс разгуливает в пальто с меховой оторочкой. Это готика, конечно, а не "хипповство" - снайперский прицел Бойса не разменивается на грибы, фенечки, свистульки. Был у Рейха орел, а теперь у Бойса койот.

Рассказывают, что маленький Йозеф удрал из школы в цирк, где ухаживал за зверьем, и вот это важно - не арена привлекала Бойса и не присутствие хищника, а, видимо, возможность контакта человека и животного в одном, несовместимом, таинственном, как чистилище, пространстве-клетке. Туда Бойс, уже взрослый, пригласит, в качестве ответного жеста, дикого койота.

Бойс не играет, он принципиально игнорирует трэш, его движения функциональны - будь то полная изоляция в войлочном саркофаге от внешнего мира по дороге в галерею, или избиение экрана телевизора в войлочных "перчатках". Бойс похож на дикаря в кино, который принимает за чистую монету надвигающийся на него поезд и принимает ответные меры.   

Наблюдатели отмечают: Бойс не игнорирует мира, не отворачивается, не молчит. Многочисленные войлочные коконы для всевозможных предметов, особенно для звучащих,  - не изоляторы, но концентраторы, термосы, сохраняющие энергию или звучание предмета как абсолютную потенциальность, свернутость, в исконное, имманентное, идеальное качество. Объекты Бойса становятся романтическими сгустками, сакральными дарами.

В одном из перформансов "Койот III" 1984 г. Бойс кричит койотом, пока Нам Джун Пайк, известный художник, играет Лунную сонату Бетховена и народные песенки о вечерних сумерках и Луне. И более того, наряду с "воем" Бойс начитывает текст языкового упражнения знаменитого  антропософа, архитектора "Гетеария" Рудольфа Штайнера, учение которого об идеальном человеке он почитает столь же горячо, как и поэзию Гете. К тому же, Бойс - пианист и виолончелист. Его перформансы, особенно с использованием музыки и стихов, а также стихий - воды, металла, церемоний омовения ног желающим и держания копья Парцефаля -  Бойс превращает в настоящие обряды очищения. Бойс с удовольствием исполняет музыку Сати, а знаменитая пьеса Джона Кейджа 4'33 рядом с Бойсом выглядит по-дюшановски, если иметь в виду не то, что музыканты не играют, а то, как они, все же, сидят, наполняя вакуум композицией свернутой партитуры. Бойс допускает не только классику стихий: среди его "концентратов" - мотыга и скрипка, а то и упертая в аристократическую лепнину потолка железнодорожного рельса. Вольный каменщик контемпорари-арта, Бойс уравнивает мастеров и подмастерьев, архитекторов и рабочих.

Очень интересен его мистериальный театр: один из перформансов посвящен двум авторам сразу - Гете, Шекспиру. В пространстве меланхолично присутствует белая лошадь - Ифигения, дух прекрасной "Ифигения в Тавриде" Гете - самого вдохновенного поэтического произведения "веймарского периода", где спасенная от жертвоприношения Артемидой дева оберегает, исцеляет и умиротворяет души героев. Сам же художник оглушительно ударяет в медные тарелки, сотрясая воздух духом самой жестокой Шекспировской драмы о войне римского военачальника Тита с царицей варваров-кочевников Таморой, полной кровавых жертв с обеих сторон. Бойс шаманствует между аполлонической формой и дионисийским звуком, но форма оказывается живой и таинственной, а звук - металлическим и конкретным. Бойс меняет "заряды" космоса и хаоса: на его войлоках всегда стоит милосердный и симметричный штамп - "плюс".

Позже, когда социальный, барочный, развлекательный и разоблачительный дух возьмут свое, из жертвоприношений сделают настоящую Вагнеровскую вакханалию - Ансельм Кифер, Герман Нитш, Мэтью Барни, Олег Кулик, Марина Абрамович. И у Бойса, как у Ницше, будут все основания попенять каждому в театральной избыточности, привязанности к страстям. Что думал о своих последователях Бойс, я не знаю, но стрелы его до сих пор попадают в десятку, опрокидывая понятие актуальности с сиюминутного на вечное.

Войлок - позитивная ипостась естественной, органической смерти. Бойс не смеется над ней и не наслаждается жертвой, а использует как гомеопатию или оберег. Перформанс с мертвым зайцем, которому Бойс на глазах у публики, объясняет значение современного искусства - не эпатаж, но священнодействие. Действие происходит, как и все у Бойса - в замкнутом, герметичном пространстве, и столь же герметичен сам в себе - мертвый заяц - символ бесконечной тайны Промысла и одновременно идеальная антенна, каковым является всякое тело, свободное от привязанностей. Заяц - не человек и потому дважды свободен. С заячьими ушами (возможно, локаторами космических звуков) отождествляет Бойс и свою шляпу, с которой не расстается не только как художник, но и как немец, хранитель мыслительной европейской традиции. Да и, согласитесь, окутанная шляпой железная пластина в голове Бойса тоже - универсальный ритуальный концепт.

Пишут: получивший множество ранений на войне, Бойс никогда не болел и всегда говорил, что не имеет времени на страдания и смерть - просто отвергает их, и все. Среди его коллажей нет-нет да и встретится парочка черепов, один - в виде полости, будто речь идет о близнецах или двух сторонах одной маски. Здесь не до арийской френологии: перед нами - все та же лейденская банка, в напряженном поле которой работает человеческое тело и дух.

Концепты Бойса всегда "упакованы", они представляют собой симметричное единство противоположностей, цикл контакта, поле сил. Алхимическую реторту или запечатанный сосуд с готовым магическим препаратом. Модель блока питания.

В одном из перформансов "Вакуум и масса" 1968 г выдавленный из насосов жир вместе с насосами с выкачанным воздухом запаивается в железный ящик и становится универсальным знаком евразийского геофизического расширения, полученного с помощью механико-органического взаимодействия Запада и Востока.

В другом Бойс в войлоке, рядом с замотанными в войлок трупами зайцев громко дышит в микрофон и бормочет алфавит, являя собой зародыш, "куколку" будущего. Бойса принято считать пропагандистом внутреннего артистического инсайта. Но куда важнее конечная цель затворничества - тотальная трансформация, абсолютное перерождение.

Чрезвычайно знаковы в этом отношении Бойсовы баночки с полезными и вредными составами - эликсирами и суррогатами: кристаллы йода в зеркальном циллиндре или грязные воды Рейна  в бутылке, оцинкованные футляры с кинопленками фильмов Бергмана и запечатанные банки желатина. Наборы, сделанные в жанре "книги художника" в восхитительном флюксусовском дизайне, отличаются сумасшедшей рациональностью и окончательной дешифровке поддаются с трудом. Но есть две важные детали: во-первых, тиражность (Бойс называет свои объекты "мультипли"), во-вторых, мерность: на упаковке выставлен объем. У нового, идеального человека и космоса есть количественный измеритель. Думается, в эту кассу - и неизбывный Бойсов рыболовный жилет с множеством кармашков - больно много у него пакетиков с заячьей кровью, с заячьим сахаром, носил он, говорят, и заячью лапку-маниту... И даже еда, даже пресловутая кровяная колбаса и та у Бойса - проводник и прямой аналог медийной пище. Ее Бойс приставляет к телеэкрану.

"В каждой серийной работе я вижу конденсаты, в которых может оседать самые разные вещи", - пишет Бойс. В результате различных алхимических реакций в закрытых пространствах всегда появляется нечто вроде философского камня - либо настоящего, либо фальшивого, либо материального, либо медийного. Наверное, тут можно говорить о черной и белой магии Бойса, в которой совершенно спокойно участвуют и Coca-Cola, и маргарин Rama.

В этом Бойс-маг совершенно противоположен, например, Андрею Монастырскому, чьи столь же лаконичные объекты, инсталляции и действия нацелены на дешифровку ситуации, вскрытие парадоксов и обнажение тупиков. Бойс же лечит подобное подобным, скажем, заряжая желтую лампочку непосредственно от желтого лимона. Результат - бесконечно длящееся идеальное качество, "сделанное в Германии".

"Художественное начинается, когда в оправданном желании предсказывать, предвидеть, мы в состоянии распознать, что именно, какая форма, какой образ необходимы душе для утоления ее жажды таинственного, провидческого. В природе скрыта загадка, обнаружить которую можно лишь обратившись не к науке, а к чувству, которое может нам дать понимание, в чем именно заключаются глубочайшие тайны окружающего нас мира" - пишет Бойс. Одна из его сакраментальных фраз - "Произведение искусства - самая большая загадка. А человек - это ответ".

Самый известный Бойсов "мультипль", практически ставший его логотипом - салазки с рулоном войлока, фонариком и кусочком жира - концентрат памяти о начале творческого пути, модель выживания, своего рода колыбель и арт-эмбрион. В одной из инсталляций стая таких салазок вылетает из автобуса-фольксвагена ипостасью то ли прото-людей, то ли походных аптечек.

Путь человека-художника - не в дурную бесконечность самопотери, а в космическое "везде" Бойс пролагает и в "Трамвайной остановке" - инсталляции, сделанной в 1976 г. для немецкого павильона на Венецианской биеннале. В основе инсталляции - литая копия памятника 17 века, сделанного из трофеев и поставленного в качестве указателя в барочном саду князя города Клеве, просвященного гуманиста Ионанна - Морица фон Нассау-Зигена. Бойс всегда садился на трамвай у "железного человека". Пушка, из которой выстреливает (или рождается) новый человеческая голова, сделанная Бойсом, стоит вдоль странной дороги из расходящихся рельс. Любимой поговоркой князя было латинское выражение Quapartetorbis - "повсюду на земле". Трамвайная остановка - экспансия в пространство иной оптики, эйнштейновой, обратной перспективы, превращающей время в маятник вечности. Такова же и "Транссибирская магистраль" 1976, опрокидывающая комнату в бесконечный тоннель с несущимися впереди и задом к публике картинами (своего рода пейзаж с затылка). Бойс считает художника - материальным проводником в вечность, салазками, готовыми к вечному пути. Множество экспонатов выставки посвящено "обратному отсчету", "внутренней переписке", "основному потоку" вокруг своей оси. В конце концов, мы возвращаемся к формуле батарейки, идеальной электрической цепи. Удивительно, что именно электрическая цепь, столь любимая теоретиками техногенной коммуникации (вспомнить, хотя бы, известную схему Шеннона-Уивера) становится в руках Бойса символом мистического энергообмена. Она является, как мы уже говорили, расширенным аналогом блока питания, так что помех при контакте с Иным быть не может. И контакт этот - не заоблачный, а конкретный: лампочка и лимон, колбаса - экран.

БоБойс забавен для всех, кто считает художественным долгом и служением создание образа, для чего требуется мастерство. Так существовала испокон веку классическое европейское искусство, обнаруживая чистоту формы, стиля.  И вдруг - на изломе классики, будто ломаные ритмы рок-н-ролла, появилось нечто, заявившее о чистоте намерений и практике жизнестроения. И собственно искусство здесь было лишь структурой бытия.

Бойс забавен и как шаман: вряд ли к нему серьезно отнесся бы какой-нибудь тибетский лама или сибирский шаман. Но то, что у Бойса не отнимешь - это серьезная духовная жажда и поистине койотское романтическое чутье.

По сути, перед нами идеальный Зритель, потребитель, пользователь искусства - свободный и ответственный настолько, чтобы додумать и правильно пережить то, что художник ему по какой-то причине не додал.

И эта власть инсайта обладает мощным импульсом воздействия. "Каждый человек - художник", - провозгласил однажды Йозеф Бойс. Но не каждый художник - Бойс, приходится парировать сейчас.

Следующий текст будет посвящен еще одной символической тройке Бойса: меду, кресту, дубу...

Юлия Квасок Advertology.Ru

18.09.2012

Источник