Для меня лето – как возвращение в детство: тепло, радостно и беззаботно. Выходишь на станции с детским сказочным названием Семь Колодезей, ловишь машину и уже через несколько минут из-за поворота выглядывает кусочек Азова. И понимаешь, что лето все-таки существует.
Через пару дней о Москве, с ее тревогами, бронхитами, обидами – напоминает разве что грязь на подошвах кроссовок, брошенных в углу. Поначалу беззащитно-бледная ("О закрой свои бледные ноги") через неделю лениво шевелишься под горячим солнцем, как золотая рыбка, выброшенная волной на гальку. А ночью уже как рыбка серебряная – плещешься нагишом в окружении светящегося планктона. И, конечно, звездное небо над головой… А вот что касается нравственного закона внутри… честно пытаешься отложить его на потом, до Москвы. У меня ведь сейчас отпуск, нужно сил набраться и с божьей помощью накалякать что-нибудь эдакое, в рифму.
Фигушки!
Каждое утро, заварив чашечку кофе, усаживалась в кресле, открывала черную крышку ноутбука и отстраненно-романтическим взглядом таращилась на экран монитора – типа погоду посмотреть, на новости и …. все, конец… ничего не могу и не хочу. Все задуманное вчера уже казалось мелким сегодня.
Потому что это ведь не в виртуальных новостях, а в моей Москве все лето выдергивали тех, кто не в море, – и сажали в камеры. Тех, кто предпочел жить не лежа, а стоя в полный рост, пусть даже и сидя в околотке. Тех, кто возомнил себя "не тварью дрожащей", а право имеющим. А кого еще не посадили – того пугали, отнимали или закрывали бизнес. Торопились, чтобы успеть до поры, когда природа начинает чахнуть, а люди просыпаться.
Потому что не на экране монитора, а на российских дорогах наглые или просто пьяные полицейские, чиновники и священники продолжали давить людей, ловко заметая следы от своих джипов.
Потому что пока я любовалась звездами, девчонки из Pussy Riot потерпели очередную победу и получили увесистые сроки.
И проплыть мимо – не получается. Самообман не срабатывает.
"Самообман (как писал недавно ушедший от нас Юрий Карякин) первичен по отношению к обману. Обмани себя, то есть убеди себя в своей "правоте", — и обман других будет казаться уже не обманом, а высшей правдой. …Самообман — защитный механизм против правды, против точного самосознания, потому он страшнее, опаснее обмана. Это беспрерывное и безысходное бегство от самого себя, от своей совести. И до тех пор, пока человек не остановится, не увидит себя таким, каков он есть на самом деле, пока не ужаснется себе, — до тех пор задача избавиться от самообмана будет не разрешена по своей природе… Такова уж природа человека, что не переименованное преступление — непереносимо, а переименованное — даже вдохновляет".
Государство и Церковь, будто сговорившись, вдохновенно и торопливо оккупируют наше сознание всякого рода подменами. И та, и другая (и тот и другой), отнимая наши свободы, все громче кричат о гонении на себя со стороны людей. Не всех, конечно, а только тех, кто оказался устойчив к самообману. Тех, кто никак не желает ставить знак равенства между чаяньями власти и народа, между Церковью – и самой верой. Сегодня духовно-политические лидеры обещают царствие небесное тем из нас, кто не мешает им наслаждаться царствием земным. Для охраны своего земного покоя они создают дружины и боевые отряды, которые в недалеком будущем могут вырасти в профессиональную "православную" армию.
Мне могут легко возразить: ну что, мол, ты понимаешь в нашей религии. с твоей-то фамилией! И правда, я не всосала православие вместе с молоком матери, а приняла его только в середине восьмидесятых годов прошлого века. Но все, что я думаю о происходящем, все, против чего "кривлялись" девчонки из Pussy Riot, – давно описал Лев Толстой, требовавший перенесения нравственных заповедей – на весь общественный порядок. Этот великий русский писатель негодовал, что свои интересы Церковь ставит выше, чем изначальные христианские идеалы. За свои взгляды Толстой, как известно, был отлучен от Церкви. Хочу напомнить, как он описывает церковную службу для узников в романе "Воскресенье"
"…И никому из присутствующих, начиная с священника и смотрителя и кончая Масловой, не приходило в голову, что тот самый Иисус, имя которого со свистом такое бесчисленное число раз повторял священник, всякими странными словами восхваляя его, запретил именно все то, что делалось здесь; запретил не только такое бессмысленное многоглаголание, и кощунственное волхвование священников-учителей над хлебом и вином, но самым определенным образом запретил одним людям называть учителями других людей, запретил молитвы в храмах, а велел молиться каждому в уединении, запретил самые храмы, сказав, что пришел разрушить их и что молиться надо не в храмах, а в духе и истине; главное же, запретил не только судить людей и держать их в заточении, мучать, позорить, казнить, как это делалось здесь, а запретил всякое насилие над людьми, сказав, что он пришел выпустить плененных на свободу…..
Никому в голову не приходило того, что золоченый крест с эмалевыми медальончиками на концах, который вынес священник и давал целовать людям, был не что иное, как изображение той виселицы, на которой был казнен Христос именно за то, что он запретил то самое, что теперь его именем совершалось здесь... Священник... верил не в то, что из хлеба сделалось тело, что полезно для души произносить много слов или что он съел действительно кусочек бога, — в это нельзя верить, — а верил в то, что надо верить в эту веру. Главное же, утверждало его в этой вере то, что за исполнение треб этой веры он восемнадцать лет уже получал доходы, на которые содержал свою семью, сына в гимназии, дочь в духовном училище.".
Думаю, что если бы Лев Толстой опубликовал процитированное выше сегодня в своем личном блоге или (о, только не это!) произнес свою крамолу в ХХС, его бы непременно судили: сначала за попрание религиозных чувств верующего охранника, а потом за попрание основ вообще. А может, просто бы поколотили бойцы свежеиспеченных православных дружин.
Лето закончилось. Поезд хрипло подгребает к Курскому вокзалу, но сердечко не екает от счастья, как бывало в детстве, как было еще несколько лет назад…
Ну а что касается музы, то она так и не снизошла. Видно, я не заслужила. Хотя одно стихотворение я все-таки не смогла не написать.