Хамство советской очереди и другие стороны жизни при социализме показаны режиссером как оперный абсурд
Фото: Виктор Васильев /
БДТ имени Товстоногова показал на сцене ДК имени Горького премьеру спектакля "Время женщин". Роман букеровского лауреата Елены Чижовой перевел на сцену режиссер Геннадий Тростянецкий. Cмотрела ЕЛЕНА ГЕРУСОВА.
Роман Елены Чижовой — коммунальная ленинградская сага. Три пожилые одинокие соседки воспитывают незаконнорожденную дочку бедной фабричной работницы Тони Беспаловой. Водят ее в Мариинку, учат французскому, крестят, обихаживают и, как могут, защищают от реальной советской жизни. Отдать в детский сад или какое-нибудь еще социализирующее учреждение никак нельзя — залечат. Девочка не разговаривает. Все это приходиться скрывать от общественников производства, где трудится Тоня. Заговорит дочка только в семь лет, после смерти матери. Но умирающая от рака Тоня успеет на смертном одре, стараниями соседок, зарегистрировать брак с товарищем по работе, который за Тоней вроде бы и ухаживал, и даже обменялся очередью на телевизор, но после проработки на женсовете предал ее самым подлым образом. А нужен брак для того, чтобы дочку не забрали в детский дом, а она осталась бы жить с соседками: Евдокией, Ариадной и Гликерией (в БДТ их замечательно играют приглашенная из "Экспериментальной сцены" Ирина Соколова, Татьяна Бедова и Екатерина Толубеева). Параллельно читатели узнают трагические, перемолотые российской историей судьбы этих женщин.
Советский стиль жизни и судьбы обитателей Тониной коммуналки переплетены в романе Чижовой очень плотно, в нем есть и обвинение времени, и детальная, любовная подробность в его описании. Понятно, что такая литературная основа вполне могла вырасти в чистой слезы мелодраматическое советское ретро. Так и поставили "Время женщин" в "Современнике".
Но Геннадий Тростянецкий поднял эту историю на уровень трагического памфлета. Истории несбывшихся женских судеб, картины коммунальной личной и общественной жизни он вывел из реального, психологического режима. Сцены заседаний женсовета, заводской жизни, хамство очередей — показал как оперный абсурд. В массовых сценах заводские рабочие и профсоюзные деятели не говорят, а изъясняются оперным речитативом под живую музыку разместившегося в яме оркестрика. Пластика и гримы чуть утрированны, эксцентричны. Лидирует в этом трагикомическом хоре советского абсурда общественница Зоя Ивановна, c классической халой на голове (Диана Шишляева). Работа Тони Беспаловой (эту роль в очередь играют Нина Александрова и Елена Шварева) показана пантомимой, деструктивным производственным балетом. Сцены общественной жизни простираются во всю глубину сцены, пространство в них оказывается задействовано вплоть до колосников. Люди здесь перемешаны с манекенами. Один из самых визуально удачных эпизодов — когда ряд манекенов-рабочих, выстроенный на штанкете и до того неотличимый от живой массовки, поднимается под колосники (сценография Олега Головко). В театре, кстати, обещают, что в скором времени машинерия спектакля доберет виртуозности: здание БДТ на ремонте, а на чужой сцене пока не удалось справиться со всеми техническими задачами.
Мир квартиры занимает крошечный островок, где жизнь идет совсем по другим, нормальным, человеческим законам. Но за ее пределами — обстановка настолько враждебная человеческой природе, что свободу и любовь покорная жертва времени Тоня Беспалова обретает только вместе со смертью. У кровати больной Тони вроде как собирается весь завод, ее навещает даже благодушный Хрущев в белой шляпе (Сергей Лосев), ласково так с ней говорит: "Вам, товарищ, теперь все можно, вы все равно умираете". В сцене регистрации брака Тонина пластика меняется — из запуганной cкукожившейся гражданки в перекрученных нитяных чулках она превращается в красивую, пластичную женщину, вальсирующую чуть не на пуантах, почти уже оторвавшуюся от земли, и выходящую замуж вовсе не фиктивно, а за оказавшегося здесь же настоящего отца ее дочки, в реальной жизни пропавшего, вроде бы расстрелянного.
Время стирается, Тоня говорит уже от лица своей дочери, выращенной соседками-парками, и превратившейся в успешную художницу, купившую ту самую коммуналку в их память. Но важны в финале не эти биографические подробности, а общий немой и полный драматизма хор. Оркестр играет "Здесь проходила, друзья, юность комсомольская моя", артисты рассказывают эту песню в азбуке глухонемых — и обрывают текст и спектакль единственно произнесенными словами: "Слушай, Ленинград!". Звучат они горько и бескомпромиссно.