В московском Театре оперетты Театр балета Бориса Эйфмана представил спектакль "Онегин" в постановке своего руководителя, выдвинутый на "Золотую маску" в трех номинациях — "Лучший балет", "Лучшая работа балетмейстера" и "Лучшая мужская роль". Присутствие в зале министра культуры Александра Авдеева и специального представителя президента по культуре Михаила Швыдкого заставило ТАТЬЯНУ КУЗНЕЦОВУ присмотреться к балету повнимательнее.
Как-то жарким августом 1991 года Гремин, Ленский и Онегин распивали бутылку водки, соображая, как бы улучшить российскую жизнь, и тут случился путч. Это не анекдот, а вторая сцена балета Бориса Эйфмана, либретто которого он составил из пушкинского романа, найдя в "энциклопедии русской жизни" многие ответы "на актуальные вопросы жизнеустройства общества". По поводу вышеупомянутой пьянки господин Эйфман тоже обнаружил подходящие строки: "...У них свои бывали сходки, Они за чашею вина, Они за рюмкой русской водки...". Все остальные изыски либретто тоже подкреплены стихами гения.
Коротко: в путче три друга приняли активное участие на стороне взбунтовавшихся народных масс, выглядящих в спектакле несколько инфантильно, особенно на фоне кинохроники петербургских событий 1991 года. В результате взрыва (неметафорического) Гремин потерял зрение, а Онегин, не нашедший себе места в новом мире, запил еще сильнее. Ленский (судя по наличию гитары, рок-певец — спектакль поставлен на нарезку из музыки Чайковского и Александра Ситковецкого из "Автографа") вывез своего друга в провинциальный городок (общий для всего балета грандиозный мост, похожий на Золотые ворота в Сан-Франциско, который поместил на задник сценограф Зиновий Марголин, на деревню никак не тянет). В провинциальной дыре из-за двух дурочек между друзьями случилась ссора и в массовой драке Онегин Ленского зарезал.
В угарном чаду ночного бара, куда забрели две одинокие сестрицы, Татьяна в буквальном смысле попалась под руку слепому Гремину — то ли олигарху, то ли криминальному авторитету. И пока Онегин терзался угрызениями совести из-за гибели Ленского, олигарх девушку отмыл (в буквальном смысле — Татьяна в ванне на колесиках каталась по сцене), переодел и представил свету, где за игрой в очко ее и застал Онегин. Герой захотел было умыкнуть Татьяну, но, представив себе новую поножовщину с участием уже Гремина, решил излить свои чувства на бумаге — исписанными им листами, падающими с колосников, и кончается этот криминальный роман-балет.
Во всех этих сюжетных поворотах ничего необычного нет — ход мыслей либреттиста Эйфмана достаточно примитивен. Мировой балет знавал куда более радикальные трактовки. Матс Эк, например, сделал Аврору в "Спящей красавице" наркоманкой, и ее адажио с любовником Карабосом, подсадившим девушку на иглу,— одно из лучших в наследии великого шведа. Тут вся проблема в том, как хореограф распорядится идеями либреттиста. Господин Эйфман сильно постарался. Например, Татьяна не раздвигает ноги с первого появления на сцене, как его другие героини, а честно терпит до наступления эротического сна (небрежное поглаживание Онегиным промежности девушки при первом свидании не в счет). Еще хореограф придумал несколько невиданных ранее поддержек. В частности, та же Татьяна, встав на вытянутую в сторону руку Гремина, вынимает ногу вбок и удерживается так несколько секунд. Скептики, конечно, могут указать, что в "Лебедином озере" китайского цирка артистка стоит в арабеске прямо на голове партнера. Но для нашего балета достижение господина Эйфмана войдет в разряд рекордов.
Некоторый перекос в спектакле возникает из-за того, что с Ленским у Онегина отношения развиваются гораздо продуктивнее и разнообразнее, чем с Татьяной. Тут и дружеская поддержка первых адажио, и последующие напольные терзания, и нежный тоскующий дуэт на музыку "Подснежника" из "Времен года" Чайковского, и многолюдная картина "Суд совести": сероватый покойник является Онегину в сопровождении целого отряда зомби и, помучив бывшего друга в удушающих объятиях, низвергается с ним со второго яруса человеческой пирамиды.
Впрочем, бисексуальность Онегина Борис Эйфман заметил не первым, а артист Олег Габышев существует в обеих ипостасях довольно гармонично, микшируя наиболее вульгарные хореографические эпизоды. Он честно разевает рот в беззвучном крике каждый раз, когда этого требует балетмейстер, но в целом актерствует весьма деликатно, не поступаясь, однако, темпераментом. Физически эта партия чрезвычайно тяжела — чего стоит одно "бедуинское колесо" с переходом в "бревнышко", но артист Габышев мужественно выдерживает все испытания — неизмеримо более тяжкие, чем у других соискателей "Маски".
Судя по реакции публики, устроившей спектаклю стоячую овацию, и присутствию в зале официальных лиц, отвечающих за российскую культуру, Борис Эйфман, неустанно исследующий "тайну русской души", как никогда близок к разгадке ее потребностей. Конечно, художественный метод, которым пользуется хореограф в своих исканиях, соответствует скорее Андрею Константинову, чем Александру Пушкину. Но балетный "Бандитский Петербург" едва ли удостоили бы своим вниманием господа Швыдкой и Авдеев.